Билл Клинтон - Моя жизнь

На улице напротив нашего дома было скопление небольших предприятий, и среди них — маленький гараж, сделанный из листовой жести. Мы с Дэвидом частенько прятались за дубом и кидались желудями в жестяные стенки гаража, чтобы грохотом вывести из себя парней, которые там работали. Иногда мы еще старались попасть в колпаки на колесах проезжавших мимо автомобилей, и, когда попадали, раздавался громкий отрывистый стук. Однажды водитель одной из наших мишеней внезапно остановил машину, вышел из нее, увидел, что мы прячемся за кустом, и погнался за нами. После этого я уже не увлекался метанием желудей в автомобили, но все же это была хорошая забава.

Рядом с гаражом было кирпичное здание, в котором располагались бакалейная лавка, прачечная самообслуживания и «Стабби» — маленький ресторанчик-барбекю, где посетителей обслуживали его хозяева и где я любил в одиночестве посидеть за едой возле окна, пытаясь представить себе, как живут люди, сидящие в проезжающих мимо машинах. Свою первую работу я получил в тринадцать лет в этой самой бакалейной лавке. Ее владельцу, Дику Сандерсу, было уже около семидесяти. Как и многие люди его возраста в то время, он считал, что быть левшой — плохо, и решил исправить меня, закоренелого левшу. Однажды он поручил мне расставлять на полке большие банки майонеза «Хеллман» по восемьдесят девять центов за штуку, причем делать это правой рукой. Я неудачно поставил одну банку, и она упала на пол, превратившись в кучку битого стекла, перемешанного с майонезом. Сначала я все это убрал. Затем Дик сказал мне, что ему придется вычесть стоимость разбитой банки из моего жалованья. Платил же он мне доллар в час. Я собрался с духом и сказал: «Послушайте, Дик, у вас может быть хороший помощник-левша за доллар в час, но вы не получите неуклюжего помощника-правшу бесплатно». К моему удивлению, он рассмеялся и согласился. Дик даже позволил мне начать мое первое собственное дело — продажу с лотка перед его магазином бывших в употреблении комиксов, которых у меня было два полных чемодана. Поскольку я их бережно хранил, комиксы были в прекрасном состоянии и хорошо раскупались. В то время я был горд собой, хотя теперь знаю, что, если бы тогда их сохранил, сегодня они представляли бы большую ценность для коллекционеров.

Рядом с нашим домом, чуть на запад, в сторону центра города, находился мотель «Перри Плаза». Мне нравились супруги Перри и их дочь Тавия, которая была на год или два старше меня. Однажды я был у нее в гостях, когда ей только что подарили новое ружье, стреляющее шариками. Мне было тогда лет девять или десять. Тавия бросила на пол пояс и сказала, что, если я через него перешагну, она в меня выстрелит. Конечно же, я шагнул. И она в меня выстрелила. Тавия попала мне в ногу, а могло быть и хуже, и я решил быть осмотрительнее, когда кто-нибудь блефует.

Я помню кое-что еще о мотеле семейства Перри. Он располагался между Парк-авеню и Серкл-драйв и представлял собой двухэтажное здание из желтого кирпича. Иногда номера в нем и в других мотелях и меблированных комнатах города арендовали на недели или даже месяцы. Как-то некий мужчина средних лет снял там на долгий срок самый дальний номер на втором этаже. И вот однажды туда приехала полиция и увезла его. Как выяснилось, он там делал аборты. До тех пор я и понятия не имел о том, что это такое.

Дальше на Парк-авеню была небольшая парикмахерская, где мистер Бризендайн стриг мне волосы. Примерно за четверть мили от парикмахерской Парк-авеню упирается в Рэмбл-стрит, которая тогда вела на юг, вверх по холму, к моей новой школе — начальной школе «Рэмбл». Учась в четвертом классе, я начал играть в нашем школьном оркестре вместе с учениками начальных школ со всего города. Директор школы, Джордж Грей, замечательно умел подбодрить малышей, и мы вовсю дули в свои пронзительно звучавшие инструменты. Я около года играл на кларнете, а затем перешел на тенор-саксофон, потому что оркестру был нужен тенор-саксофонист, и ни разу об этом не пожалел. Мое самое яркое воспоминание о пятом классе — обсуждение проблемы памяти, во время которого один из моих одноклассников, Томми О’Нил, сказал нашей учительнице миссис Каристианос, что, как ему кажется, он помнит момент своего рождения. Не знаю, то ли у него было чересчур живое воображение, то ли в голове винтика не хватало, но он мне нравился, и я считал, что наконец-то встретил человека, чья память даже лучше моей.

Кэтлин Шаер, учившую меня в шестом классе, я просто обожал. Как и многие другие педагоги ее поколения, она не выходила замуж, целиком посвятив свою жизнь ученикам. Кэтлин Шаер и ее кузина, которая сделала для себя такой же выбор, дожили почти до девяноста лет. Будучи нежной и доброй, мисс Шаер считала, что любовь должна быть суровой. Накануне скромной церемонии окончания начальной школы она задержала меня после занятий и сказала, что я должен был окончить школу первым учеником в классе, наравне с Донной Стандифорд. Вместо этого из-за моих низких оценок по «гражданственности» — к тому времени мы уже могли называть это «поведением» — я скатился до уровня третьего ученика. Мисс Шаер сказала: «Билли, когда ты вырастешь, ты либо станешь губернатором, либо попадешь в беду. Все зависит от того, насколько хорошо ты усвоишь, когда можно говорить, а когда лучше помолчать». Как оказалось, она была права по обоим пунктам.

Когда я учился в школе «Рэмбл», у меня развился интерес к чтению, и я открыл для себя публичную библиотеку округа Гарленд, которая находилась в центре города рядом со зданием суда и офисом фирмы Clinton Buick. Я просиживал там часами, роясь в книгах и поглощая их в большом количестве. Больше всего меня увлекали рассказы о коренных американцах, и я читал детские книги с жизнеописаниями Джеронимо, великого вождя апачей; Неистового Коня, вождя племени лакота-сиу, который убил генерала Кастера и разбил его отряды при Литл-Бигхорне; вождя племени «не-персе» («проколотые носы») Джозефа, который заключил мир, произнеся яркую фразу: «С момента, где сейчас стоит солнце, я больше никогда не буду сражаться»; а также великого вождя семинолов Оцеолы, создавшего алфавит для своего племени. Мой интерес к коренным американцам и мое чувство, что с ними очень плохо обошлись, никогда не угасали.

И, наконец, еще одним значимым для меня местом на Парк-авеню была первая церковь, которую я начал по-настоящему посещать, — баптистская церковь на Парк-плейс. Хотя мама с папой бывали там только на Пасху и иногда на Рождество, маме очень хотелось, чтобы я туда ходил, что и я делал почти каждое воскресенье. Я любил принарядиться и пройтись пешком до церкви. Примерно лет с одиннадцати и до окончания средней школы моим учителем был А. Б. «Сонни» Джеффриз. Его сын Берт учился в моем классе, и мы стали близкими друзьями. Из года в год каждое воскресенье мы вместе ходили в воскресную школу и церковь и всегда сидели на задних рядах, нередко пребывая в своем собственном мире. К 1955 году я усвоил достаточное количество церковных догматов, чтобы осознать свою греховность и просить спасения у Иисуса. Поэтому однажды в конце воскресной службы я подошел к алтарю, сказал, что верю в Христа, и попросил, чтобы меня крестили. Преподобный Фицджеральд пришел к нам домой, чтобы побеседовать с мамой и со мной. Баптисты допускают к крещению только людей, сознательно исповедующих веру; они хотят, чтобы каждый человек отдавал себе отчет в том, что делает. В этом и заключается отличие от методистского обряда обрызгивания водой младенцев, которому ради спасения от ада подверглись Хиллари и ее братья.