Билл Клинтон - Моя жизнь

Вот вкратце и все, что мне удалось узнать об отце. Всю жизнь я стремился восполнить пробелы, с жадностью хватаясь за каждую фотографию, историю или клочок бумаги, которые могли хоть что-то рассказать о человеке, давшем мне жизнь.

Однажды, когда мне было лет двенадцать, я сидел на крыльце дома моего дяди Бадди в Хоупе, и какой-то человек, поднимаясь по лестнице, взглянул на меня и сказал: «Ты — сын Билла Блайта. Ты — просто вылитый он». Я потом не один день сиял от радости.

В 1974 году я баллотировался в Конгресс. Это были мои первые выборы, и местная газета опубликовала большой документальный очерк о моей матери. Рано утром она как обычно сидела в кафе, обсуждая статью с приятелем-адвокатом, когда один из постоянных посетителей, с которым она была едва знакома, подошел к ней и сказал: «Я был там. Той ночью я первым прибыл на место аварии». Затем он рассказал маме об увиденном, включая и то, что перед смертью отец сохранил остатки сознания или инстинкта выживания, и попытался выбраться из воды. Поблагодарив этого человека, мама пошла к своей машине и расплакалась, а потом вытерла слезы и отправилась на работу.

В 1993 году, в День отца, который я впервые отмечал в должности президента, газета Washington Post поместила пространный материал-расследование о моем отце, и на протяжении следующих двух месяцев подобные же статьи публиковали агентство Associated Press и ряд газет рангом пониже. Эти материалы подтверждали вещи, которые нам с матерью были известны. В них также оказалось много такого, чего мы не знали, включая тот факт, что мой отец, судя по всему, был женат три раза, прежде чем познакомился с мамой, и у него осталось по меньшей мере еще двое детей.

Второго сына моего отца, как выяснилось, звали Леон Риценталер, и до выхода на пенсию он был владельцем компании по обслуживанию зданий на севере Калифорнии. В статье он утверждал, что писал мне во время предвыборной кампании 1992 года, но ответа не получил. Я не помню, чтобы мне сообщали о его письме, но, учитывая огромное число чернильных стрел, от которых мы тогда едва успевали увертываться, вполне возможно, что мои сотрудники просто не стали мне его передавать. А может быть, оно затерялось в грудах писем, которые мы тогда получали. Так или иначе, прочитав о нем, я связался с Леоном и позже встретился с ним и его женой Джуди во время одной из поездок в северную Калифорнию. Наша встреча была очень теплой, и с тех пор мы по праздникам обмениваемся письмами. Мы с братом очень похожи, в его свидетельство о рождении вписано имя моего отца, и очень жаль, что я не узнал о его существовании намного раньше.

Примерно в это же время я получил информацию, подтверждающую газетные публикации о Шарон Петтиджон, урожденной Шарон Ли Блайт, родившейся в 1941 году в Канзас-Сити у женщины, с которой мой отец впоследствии развелся. Она прислала Бетси Райт, тогдашней руководительнице аппарата сотрудников губернатора, копии своего свидетельства о рождении и свидетельства о браке своих родителей, фотографию моего отца и его письмо, адресованное ее матери, в котором он спрашивал о «нашем ребенке». С сожалением должен сказать, что мы с ней до сих пор так и не встретились.

Эти новости, появившиеся в 1993 году, были шоком для мамы, которая тогда уже какое-то время лечилась от рака, но она постаралась перенести их спокойно и сказала, что во время кризиса 1929-1932 годов и позже, во время войны, молодежь делала много такого, что в другое время люди бы не одобрили. Для нее имело значение только то, что мой отец был ее единственной любовью, и она не сомневалась в его любви к ней. Что бы там ни говорили, теперь, когда ее собственная жизнь подходила к концу, мама больше ни о чем не желала слышать. Что касается меня, то я не знал, как все это воспринимать, но, с учетом моего образа жизни, меня не особенно удивило, что мой отец оказался сложнее, чем то идеализированное представление о нем, с которым я прожил почти полвека.

В 1994 году, когда приближалось празднование пятидесятой годовщины Дня высадки союзных войск в Европе, несколько газет опубликовали материалы о послужном списке моего отца с его снимком в военной форме. Вскоре после этого я получил письмо от Умберто Барона из Нетконга, штат Нью-Джерси, в котором он описывал, что ему самому довелось пережить во время и после войны. Умберто писал, что детство его прошло в Италии, и он был маленьким мальчиком, когда там высадились американцы. Умберто любил ходить к ним в лагерь, где особенно подружился с одним солдатом, который угощал его конфетами и показывал ему, как работают двигатели и как их ремонтировать. Он знал только, что солдата звали Билл. После войны Умберто Барон приехал в США и, воодушевленный тем, что узнал от того американца, который называл его «маленьким солдатиком», открыл там гараж и обзавелся семьей. Этот человек рассказал мне, что ему удалось осуществить «американскую мечту»: он стал владельцем процветающего бизнеса, и у него подрастают трое детей. Умберто Барон написал, что очень многим из того, чего добился в жизни, обязан тому молодому солдату. У него не было возможности тогда с ним попрощаться, но он часто задавал себе вопрос, что же с ним сталось. А еще Умберто написал: «В этом году в День поминовения я пролистывал за утренним кофе New York Daily News, и вдруг меня как молнией ударило. В левом нижнем углу газеты была фотография Билла. У меня мороз пошел по коже, когда я узнал, что Билл был не кем иным, как отцом президента США».

В 1996 году дети одной из сестер моего отца впервые приехали на нашу ежегодную рождественскую вечеринку в Белом доме и привезли мне подарок — письмо с выражением соболезнований, которое моя тетка получила от конгрессмена своего штата, великого Сэма Рейберна, после гибели моего отца. Это было всего лишь коротенькое стандартное письмо, подписанное чернильной авторучкой, но оно вызвало у меня такое ликование, какое испытывает шестилетний мальчик, получив от Санта-Клауса свой первый игрушечный поезд. Я повесил это письмо в своем личном кабинете на втором этаже Белого дома и каждый вечер смотрел на него.

Как-то вскоре после окончания срока моих президентских полномочий на пути к самолету авиакомпании USAir, выполняющему челночный рейс из Вашингтона в Нью-Йорк, меня остановил один из сотрудников и сообщил, что, по словам его отчима, тот во время войны служил вместе с моим отцом и относился к нему с большой симпатией. Я попросил его дать мне телефон и адрес старого ветерана, и этот человек сказал, что у него их с собой нет, но он мне их пришлет. Я до сих пор жду, надеясь получить еще одну ниточку, связывающую меня с отцом.

В конце моего президентства я выбрал несколько особенных мест для того, чтобы выступить перед американским народом со словами прощания и благодарности. Одним из них был Чикаго — город, где родилась Хиллари; где в 1992 году в День Святого Патрика я практически обеспечил себе выдвижение кандидатом в президенты от демократической партии; где живут многие из моих наиболее активных сторонников и где была доказана эффективность большинства моих важнейших внутриполитических инициатив в области борьбы с преступностью, социального обеспечения и образования и, конечно же, куда после войны поехали жить мои родители. Я частенько в шутку говорил Хиллари, что, если бы мой отец не погиб на этом залитом дождем шоссе в Миссури, я вырос бы в нескольких милях от нее и мы, вероятно, никогда бы не встретились. Мое последнее выступление состоялось в отеле «Палмер-хаус», где была сделана единственная оставшаяся у меня фотография обоих моих родителей; их сфотографировали перед самым возвращением мамы в Хоуп в 1946 году. После речи и прощальных слов я вышел в небольшую комнату, где встретился с женщиной по имени Мэри Этта Рис и двумя ее дочерьми. Она рассказала мне, что росла и училась в школе вместе с моей матерью, а потом уехала на север, в Индиану, где начала работать на предприятии оборонной промышленности, да так там и осталась: вышла замуж и растила детей. Тогда же я получил от нее бесценный подарок — письмо, которое моя двадцатитрехлетняя мать прислала ей, своей подруге, в день ее рождения, через три недели после гибели моего отца, то есть более пятидесяти четырех лет назад. В этом письме проявился весь мамин характер. Своим красивым почерком она писала о своем горе и о решимости продолжать жить несмотря ни на что: «В тот момент это казалось почти невероятным, но ведь я на седьмом месяце беременности, и мысль о нашем ребенке поддерживает во мне жизнь и открывает передо мной весь мир».