Билл Клинтон - Моя жизнь

В среду 24 июля мы отправились в Белый дом на встречу с президентом, которая должна была состояться в Розовом саду. Президент Кеннеди, вышедший из Овального кабинета в залитый ярким солнечным светом сад, высказал ряд кратких замечаний, похвалил нас за нашу работу и в особенности за наше выступление в поддержку гражданских прав. Он дал нам более высокую оценку, чем губернаторы, собравшиеся на свой ежегодный летний съезд. После того как ему была вручена футболка с эмблемой юношеской секции Американского легиона, Кеннеди спустился вниз по ступеням, и начался обмен рукопожатиями. Я стоял в первом ряду и был выше других юношей, а кроме того, считал себя наиболее последовательным сторонником президента из присутствующих, поэтому мне удалось бы пожать ему руку даже в том случае, если бы он подал ее лишь двум-трем из нас. Это был незабываемый для меня момент — встреча с президентом, в чью поддержку я выступал на наших школьных дебатах в девятом классе и к которому, после того как он пробыл в должности два с половиной года, испытывал еще большую симпатию. Один мой друг сфотографировал меня в этот момент, а впоследствии в Библиотеке имени Кеннеди мы нашли кинопленку, на которой было запечатлено это рукопожатие.

Об этой краткой встрече и о том, как она повлияла на мою жизнь, было сказано и написано очень много. По словам моей матери, когда я приехал домой, она уже знала, что я твердо намерен заняться политикой, а после того, как в 1992 году я стал кандидатом в президенты от демократической партии, эту встречу стали называть отправной точкой моих президентских устремлений. Однако сам я в этом не уверен. У меня сохранился экземпляр речи, с которой я по возвращении домой выступил перед членами Американского легиона в Хот-Спрингс, и я не слишком подробно рассказал в ней об этом рукопожатии. В то время я, как мне казалось, хотел стать сенатором, но в глубине души, вероятно, чувствовал то же самое, что и Авраам Линкольн, когда, еще будучи молодым человеком, писал: «Я буду учиться и готовиться, и, возможно, удача мне улыбнется».

Я достиг определенных успехов в политической жизни школы, где в предпоследний год обучения был избран президентом класса, и хотел баллотироваться на пост президента школьного совета, однако сертификационная группа, осуществлявшая надзор за нашей школой, решила, что школьникам Хот-Спрингс не следует заниматься слишком разнообразной деятельностью, и ввела ограничения. Будучи руководителем оркестра, я по новым правилам не мог баллотироваться в школьный совет или на должность президента класса, как и Фил Джеймисон, капитан футбольной команды и наиболее вероятный претендент на победу.

Невозможность баллотироваться на пост президента школьного совета не слишком огорчила ни меня, ни Фила Джеймисона. Фил поступил в военно-морскую академию, а по окончании флотской карьеры занял в Пентагоне важный пост, связанный с контролем над вооружениями. В годы моего президентства он участвовал во всех важнейших совместных российско-американских мероприятиях, и благодаря нашей дружбе я мог получать подробные оперативные сведения о нашей деятельности в этом направлении, что было бы невозможно, если бы я не был знаком с ним лично.

Один из наиболее глупых политических шагов в своей жизни я совершил, когда позволил одному из моих друзей, разгневанному новыми ограничениями на нашу деятельность, выдвинуть меня на должность секретаря выпускного класса. Моя соседка Кэролайн Йелделл запросто меня обошла, что и должно было случиться. Это был дурацкий, эгоистичный поступок, который лишь подтвердил одно из правил, которых я придерживаюсь в политике: никогда не баллотируйся на должность, которая тебе в действительности не нужна, если у тебя нет веских причин ее занять.

Несмотря на все эти неудачи, в какой-то момент, когда мне не было еще и шестнадцати, я решил, что хочу участвовать в общественной жизни, работая на выборной должности. Я любил музыку и считал, что из меня мог бы получиться очень хороший музыкант, но знал, что никогда не стану Джоном Колтрейном или Стэном Гетцем. Я интересовался медициной и считал, что мог бы стать хорошим врачом, но знал, что никогда не стану Майклом Дебейки. И в то же время я понимал, что смогу многого достичь на государственной службе. Меня увлекала перспектива работать с людьми и участвовать в политической жизни, и я был уверен, что смогу сделать карьеру без фамильного состояния, или связей, или господствовавшей на Юге позиции по расовым и другим вопросам. Конечно, это было маловероятно, но разве не именно так бывает в Америке?

Еще одно незабываемое для меня событие произошло летом 1963 года. 28 августа, через девять дней после того, как мне исполнилось семнадцать лет, я сидел дома в большом белом шезлонге и смотрел по телевизору выступление Мартина Лютера Кинга у Мемориала Линкольна, в котором он говорил о том, какой мечтает увидеть Америку в будущем. Эта речь была самой замечательной из всех, которые мне довелось услышать в моей жизни. Его голос был одновременно рокочущим и дрожащим, а ритмичные фразы напоминали старинные негритянские спиричуэлс. Мартин Лютер Кинг рассказывал стоявшей перед ним огромной толпе и миллионам людей, застывших, как и я, перед экранами своих телевизоров, о своей мечте: «У меня есть мечта о том, что однажды на красных холмах Джорджии сыновья бывших рабов и сыновья бывших рабовладельцев смогут сесть за общий стол братства... что придет день, когда четверо моих маленьких детей будут жить в стране, где о них будут судить не по цвету их кожи, а по личным качествам».

Сегодня, через сорок с лишним лет, трудно передать те чувства и ту надежду, которыми наполнила меня речь Кинга; трудно объяснить, что она значила для страны, в которой еще не было ни закона «О гражданских правах», ни закона «Об избирательных правах», когда еще не проводилась жилищная политика равных возможностей, а в Верховном суде еще не было Тергуда Маршалла [10] Тергуд Маршалл (1908-1993) — первый чернокожий в составе Верховного суда США (1967-1991). — Прим. пер. ; для американского Юга, где в большинстве школ все еще практиковалось раздельное обучение, где подушный избирательный налог затруднял чернокожим доступ к избирательным урнам и заставлял их объединяться в блоки, чтобы голосовать за сохранение статус-кво, и где все еще широко использовалось слово «черномазый».

Во время этой речи я заплакал и не мог остановиться еще долго после ее завершения. Кинг словно высказал все мои мысли, причем сделал это гораздо лучше, чем мог бы сделать я. Эта речь наряду с силой примера моего деда стала главным, что укрепило меня в стремлении всю оставшуюся жизнь делать все от меня зависящее, чтобы воплотить в жизнь мечту Мартина Лютера Кинга.