Билл Клинтон - Моя жизнь

Если бы все родители и дети, уровень дохода которых соответствовал необходимым критериям, — а это около 14 миллионов человек, — приобрели медицинские страховки по программе CHIP, то в результате их обладателями стала бы треть незастрахованного населения. Если бы людям старше пятидесяти пяти лет разрешили покупать льготные страховки по системе «Медикэр», как я рекомендовал, то две эти программы сократили бы число американцев, не имеющих медицинских страховок, наполовину. Если бы был утвержден налоговый кредит на плату за обучение, то, учитывая закон о дополнительной денежной помощи студентам колледжей, который я уже подписал, можно было бы утверждать, что двери в подобные учебные заведения открыты для всех американцев. В колледжах уже обучалось 67 процентов выпускников средних школ, что было на 10 процентов больше, чем до того, как я стал президентом.

В своей речи, обращенной к ученым Калифорнийского технологического института, я рассказал о предложении увеличить почти на 3 миллиарда долларов финансирование научных исследований, в том числе 1 миллиард долларов направить на изучение СПИДа и другие медико-биологические цели и 500 миллионов долларов — на изыскания в области нанотехнологий. Я также предложил существенно увеличить финансирование исследований — фундаментальных, космических и в области экологически чистых источников энергии. 24 января мы с Алексис Херман и Донной Шалалой попросили Конгресс помочь ликвидировать 25-процентную разницу в оплате труда мужчин и женщин, приняв закон «О справедливой оплате». Он позволил бы рассмотреть наконец массу исков, накопившихся в Комиссии по соблюдению равноправия при трудоустройстве, о дискриминации на работе и поддержал бы усилия Министерства труда, направленные на увеличение числа женщин на высокооплачиваемых должностях, на которых они были недостаточно представлены. Например, в большинстве профессий в сфере высоких технологий, на двух мужчин приходилась всего одна женщина.

В тот день, когда я должен был обратиться с речью «О положении в стране», Джим Лерер пригласил меня в свою программу «Час новостей» на телеканал PBS. Я побывал там впервые после интервью, которое дал ему два года назад, незадолго до того, как разразился скандал по поводу моих показаний. Мы обсудили достижения моей администрации за прошедшие семь лет, а затем Лерер спросил, тревожит ли меня вопрос о том, что напишут обо мне историки. Газета New York Times уже опубликовала редакционную статью, в которой говорилось, что меня называют политиком с большим природным талантом, добившимся ряда важных достижений, но «не сумевшим стать по-настоящему великим, хотя это было для него возможно».

Он попросил меня дать оценку того, что «было возможно». Я ответил, что, по моему мнению, на стыке столетий уже существовало время, очень похожее на наше, когда мы вступили в новую эру экономических и социальных перемен и значительно чаще, чем раньше, начали принимать участие в событиях, происходивших за нашими границами. С учетом того, что произошло тогда, я решил: основными критериями для оценки моей работы должны быть ответы на следующие вопросы: удалось ли нам эффективно управлять вступлением Америки в эру новой экономики и глобализации? Соответствовал ли требованиям времени наш подход к решению социальных задач? Хорошо ли мы решали экологические проблемы? Каким силам мы противостояли? Я сказал Лереру, что могу ответить на все эти вопросы.

Более того, я достаточно много читал, чтобы знать: история постоянно переписывается. За время моего пребывания в Белом доме были опубликованы две важные биографические книги о президенте Гранте, которые существенно изменили традиционные оценки его деятельности. Такое происходит постоянно. Кроме того, сейчас меня больше волновал вопрос, чего я смогу добиться за последний год пребывания на посту президента, чем то, что обо мне подумают в будущем.

Еще я добавил, что кроме решения внутренних проблем я хочу подготовить нашу страну к отражению главных угроз ее безопасности в XXI столетии. Для республиканцев в Конгрессе основным приоритетом было создание национальной системы противоракетной обороны, но я сказал, что главнейшая угроза — это «позволить террористам, наркоторговцам и представителям организованной преступности все теснее и теснее сотрудничать друг с другом и получать новые компактные и трудные для обнаружения виды оружия массового поражения, а также более мощное обычное оружие. Поэтому мы старались создать инфраструктуры для борьбы с кибертерроризмом, биотерроризмом, химическим терроризмом... Об этом сегодня не пишут на первых полосах газет, но... Я думаю, что именно терроризм — основная угроза нашей безопасности в этом взаимозависимом мире».

В те дни я очень много размышлял о терроризме из-за двух труднейших месяцев, которые предшествовали празднованию Миллениума. ЦРУ, Агентство национальной безопасности, ФБР и вся наша команда по борьбе с терроризмом очень напряженно работали, чтобы предотвратить несколько планировавшихся атак террористов в Соединенных Штатах и на Ближнем Востоке. В северной части Аравийского моря находились две наши подводные лодки, готовые нанести ракетный удар по любой точке, как только ЦРУ определит местонахождение бен Ладена. Контртеррористическая группа, возглавляемая Диком Кларком, и Джордж Тенет напряженно работали, чтобы найти его. Я считал, что мы контролируем ситуацию, но все же нам не хватало оборонительных и наступательных средств, чтобы победить врага, который умело находил возможности для новых нападений на ни в чем не повинных людей в нашем все более открытом мире.

В конце интервью Лерер задал мне еще один вопрос, которого я ждал: если бы два года назад, давая оценку своим поступкам, я сразу по-иному ответил ему и остальным людям, могло ли так случиться, что события стали бы развиваться по другому сценарию и меня бы не подвергли импичменту? Я сказал, что не знаю, но глубоко сожалею о том, что ввел в заблуждение его и американский народ. У меня все еще нет ответа на заданный им вопрос, учитывая ту истерическую атмосферу, которая царила тогда в Вашингтоне. Я сказал Лереру, что извинился и попытался исправить свои ошибки. Это все, что я мог сделать.

Тогда Лерер спросил, испытал бы я удовлетворение, узнав, что существовал заговор с целью сместить меня с поста, но он потерпел неудачу. Это был единственный случай, когда журналист в моем присутствии недвусмысленно намекнул на существование заговора, о котором все они знали, но не хотели этого признавать. Я сказал Джиму, что жизнь, преподав ряд жестоких уроков, научила меня следующему: если поддаешься злости или слишком радуешься, одержав над кем-то победу, или считаешь, что, как бы ни были тяжелы собственные грехи, твои противники еще хуже, то непременно будешь наказан. У меня оставался всего год, и не было времени, чтобы злиться или испытывать чувство удовлетворения.