Александр Панцов - Чан Кайши

Чтобы Чан чувствовал себя уверенно, Сунь вывел школу Вампу из подчинения командованию армии и ЦИК Гоминьдана, формально переподчинив ее лично себе. Наконец-то Чан мог действовать без чьего-либо вмешательства в свои дела. В середине апреля он вернулся в Кантон и 3 мая официально вступил в должность начальника школы [23] Сунь подписал приказ о его назначении за день до того. . В тот же день Сунь назначил его и начальником Генштаба Главного командования Кантонской армии. А через шесть дней поручил Ляо Чжункаю исполнять обязанности политкомиссара (на языке того времени: представителя партии) в школе Вампу.

16 июня состоялась церемония открытия школы. Чан несколько раз сфотографировался с Сунем: на трибуне вместе с маленьким Ляо Чжункаем, сугубо гражданским человеком, одетым в белый костюм, и женой Суня — Сун Цинлин; на террасе главного административного здания школы вместе с двумя инструкторами школы, офицерами Хэ Инцинем, бывшим соучеником Чана по японской военной школе, и Ван Болином; и на той же террасе вдвоем с вождем.

Последнюю фотографию, где он вдвоем с Сунь Ятсеном, Чан, понятно, любил больше всего, и в дальнейшем она широко использовалась в гоминьдановской пропаганде. Эта фотография и вправду символична: молодой бравый офицер Чан в полной униформе с саблей на боку стоит справа от сидящего в плетеном кресле пожилого Сунь Ятсена. Видно, что начальник школы Вампу преисполнен решимости защищать вождя до последней капли крови.

Переехав в Вампу, Чан и Дженни расположились в трех комнатах на втором этаже двухэтажного административного корпуса. Чан, как обычно, рано ложился спать и рано (в пять утра) вставал, делал зарядку в кровати, полчаса медитировал у открытого окна, быстро завтракал, а затем целиком отдавался работе. Он по-прежнему не умел сдерживать эмоции, часто впадал в истерику и, когда муштровал курсантов на утренних построениях, орал на них так, что его голос был слышен далеко вокруг. После муштры проводил заседания с офицерами и советскими специалистами, читал курсантам лекции по военным наукам, составлял расписание, определял программу, устанавливал жалованье преподавателям, беседовал с гоминьдановскими чиновниками, то и дело наведывавшимися в школу. Вмешательства в свою работу он, как всегда, не терпел. «Я надеюсь, что вы, мои старшие братья, — говорил он соратникам по Гоминьдану, — будете больше заниматься своими делами и меньше давать советов мне».

Дженни поначалу была его единственным помощником, но потом у Чана появились и другие секретари, уроженцы Чжэцзяна, его родной провинции. Старшим среди них был учитель Чана, 52-летний Мао Сычэн, младшим — 25-летний Чэнь Лифу, племянник его покойного «кровного брата» Чэнь Цимэя, выпускник Питсбургского университета, инженер-шахтер, симпатичный молодой человек с необычным для китайцев остреньким носиком. Другими секретарями были 35-летний Чэнь Булэй, выпускник Чжэцзянского университета, деловой и аккуратный, прекрасный журналист, и Шао Лицзы, низенького роста толстяк в больших круглых очках, получивший образование в католическом Университете «Аврора» в Шанхае и тоже обладавший незаурядным литературным талантом. В 1925 году, когда Шао стал секретарем Чана, ему было 43 года, и он уже пять лет являлся членом КПК. В 1926 году, однако, вышел из компартии по совету Чэнь Дусю — чтобы «непосредственно работать внутри Гоминьдана и отвлечь от себя всякое подозрение и чтобы в Гоминьдане завоевать доверие… Чан Кайши и играть положительную роль в едином фронте». Не зная об истинных причинах выхода Шао из партии, Чан доверял ему ответственные поручения. А вскоре Шао, подпав под влияние Чана, всерьез порвал с коммунистами, став одним из наиболее близких к Чан Кайши человеком.

Расходов по дому особых не было: ни за квартиру, ни за еду, которую Чан всегда делил с секретарями, он конечно же не платил, а денежное содержание получал немалое: 1500 китайских долларов в месяц (для того времени огромная сумма: к примеру, ежемесячная зарплата вождя КПК Чэнь Дусю, которую он получал из Коминтерна, составляла всего 30 китайских долларов). Чан посылал жене Фумэй на содержание старшего сына 50 китайских долларов; столько же, по-видимому, отправлял и Ечэн на обеспечение Вэйго. Так что Дженни могла откладывать деньги. (Позже, правда, она будет утверждать, что «зарплаты Чан Кайши… едва хватало на жизнь», во что слабо верится.)

Свободные вечера, по словам Дженни, они проводили вместе. Детей у них не было: позже Дженни будет винить в этом Чана, который якобы из-за гонореи остался бесплодным. О бесплодии Чана будут впоследствии писать и Джонатан Фенби, и некоторые другие его биографы, полностью доверявшие Дженни. А весной 1997 года с новым сенсационным рассказом о причинах бесплодия Чана выступит известный тайваньский художник Фань Гуанлин. Он будет утверждать, что генералиссимус вообще никогда не мог иметь детей, так как в возрасте четырех или пяти лет, сев случайно на горячую печь, обжег мошонку, после чего больное место сильно покусала собака, учуяв запах утиного жира, которым мать Чана смазала сожженную кожу. По словам художника выходит, что и старший сын Чана, Цзян Цзинго, — приемный. При этом он ссылается на интервью, которое за три года до своей кончины дал ему младший сын Чана, Вэйго, якобы узнавший об истории с печью и собакой от своей приемной матери Ечэн.

Однако все эти рассказы не подтверждаются документально. В дневнике Чан Кайши за 1928 год имеется запись о том, что его новая («любимая», как он написал) жена Сун Мэйлин, с которой он обвенчался 1 декабря 1927 года, в 1928 году забеременела, но 25 августа потеряла ребенка, из-за того что ночью ее напугали проникшие в дом бандиты. После выкидыша она уже не смогла иметь детей.

О том, что в 1928 году Мэйлин была беременна, вспоминает и ее племянница, старшая дочь Сун Айлин, Кун Линьи, которой в то время было 13 лет.

Как бы то ни было, почти все вечера Чан и Дженни «проводили тихо», и их уединение не нарушали детские крики. Ужин состоял из довольно простых блюд: риса, овощей, рыбы и иногда мяса, приготовленных по рецептам нинбоской кухни [24] Напомним, что Нинбо — крупный город в провинции Чжэцзян, родины Чан Кайши. , — с добавлением изрядного количества уксуса. Чан запивал пищу кипятком: ни чая, ни вина он не употреблял. По заверениям Дженни, это тоже было связано с той самой дурной болезнью: якобы, заразив ее и чувствуя вину, он наложил на себя епитимью — никогда не пить ничего, кроме кипятка. То, что Чан всегда, вплоть до смерти, пил один кипяток, верно, но делал ли он это в память о Дженни, которую бросил в 1927 году, неизвестно.

Через несколько месяцев после открытия школы уединенная жизнь Чана и Дженни, однако, закончилась. Жена Ляо Чжункая, Хэ Сяннин, добрая и отзывчивая, возглавлявшая в ЦИК Гоминьдана женский отдел, привела к Дженни девочку-сироту, которой на вид было около двух лет. Девочка жила в больнице для бедных, поскольку родители отказались от нее при рождении. Эти люди были очень бедны и не могли себе позволить растить дочь: если бы родился сын — другое дело, а дочь в бедных семьях считалась обузой. Растишь, кормишь ее, а пришел срок — отдавай замуж, в чужую семью. Сердобольная Ляо, относившаяся к Дженни как к младшей сестре, а к Чану — как к брату, предложила им удочерить сироту. И те обрадовались. Чан дал приемной дочери детское имя Пэйпэй, что значит «Подружка» и официальное имя Цзян Яогуан (Цзян «Райский свет»). Так в школе Вампу появилась симпатичная «курсантка»: и Чан, и Дженни не могли на нее нарадоваться.