Павел Басинский - Лев Толстой. Свободный Человек

Утром в день свадьбы он неожиданно заявился в дом Берсов и прошел прямо к Соне. Таня побежала докладывать матери о внезапном приезде жениха. Любовь Александровна была недовольна: в день свадьбы жениху не полагалось приходить в дом невесты. Она пошла в девичью и застала их вдвоем «между важами, чемоданами и разложенными вещами». Соня плакала. Оказалось, что жених не спал всю ночь и теперь допытывался, любит ли она его, «может быть, воспоминания прошлого с Поливановым смущают ее», и не «лучше ли было бы разойтись тогда». Соня убеждала его, что это не так. В конце концов она просто разрыдалась.

Но всё это — и отсутствие рубашки, и приход жениха в дом Берсов в день свадьбы, и даже его нелепое предложение остановить свадьбу, потому что он недостоин своей невесты, — всё это были сущие пустяки в сравнении с той роковой ошибкой, которую Толстой совершил накануне женитьбы.

По-видимому, Соня вела какой-то девичий дневничок, как почти все девочки и девушки ее круга. Но она его благоразумно уничтожила. Она понимала, что если его прочитает муж, ему будут неприятны, например, записи о ее любви к Поливанову или другие подробности ее хотя и вполне невинной, но всё-таки интимной жизни. А вот Толстой свой ранний дневник не только не уничтожил, но и показал своей невесте и заставил его прочитать. Так же поступает Константин Левин в «Анне Карениной». И мы знаем, какой шок это вызывает у Кити.

Зачем он это сделал? Как ни странно, но здесь-то и проявилась черта Толстого, о которой писал Тургенев Анненкову: «высоконравственное и несимпатическое существо».

Толстой хотел быть честен с невестой, но при этом не щадил ее чувств. Он сразу давал ей понять, что она выходит замуж за мужчину с достаточно богатым сексуальным опытом. На самом деле этика XIX века такое положение вещей не только не осуждала, но даже приветствовала. Опытный в сексуальном отношении муж — лучше, чем ничего не знающий в этих вопросах юноша. И конечно, Берсы (наверное, и сама Сонечка) догадывались, что у графа были связи с женщинами. Возможно, они знали и о том, что в Ясной Поляне живет внебрачный сын Толстого. Это были «скелеты в шкафу», которые рано или поздно открылись бы. Но Толстой не стал тянуть с этим. Он сразу обрушил на невесту всю правду.

«Всё то нечистое, что я узнала и прочла в прошлых дневниках Льва Николаевича, никогда не изгладилось из моего сердца и осталось страданием на всю жизнь», — пишет она в «Моей жизни».

«Всё его (мужа) прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним, — жалуется она в дневнике в первый год замужества. — Разве когда будут другие цели в жизни, дети, которых я так желаю, чтоб у меня было целое будущее, чтоб я в детях своих могла видеть эту чистоту без прошедшего, без гадостей, без всего, что теперь так горько видеть в муже. Он не понимает, что его прошедшее — целая жизнь с тысячами разных чувств хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будет мне принадлежать его молодость, потраченная Бог знает на кого и на что…»

Конечно, ее возмутили записи об Аксинье! Не «баба», не «любовница», а «жена»! Это слово буквально взбесило ее!

Между тем в их доме вместе с другими крестьянками в качестве помощницы начинает появляться Аксинья. И хотя никакой связи с Толстым у нее давно не было, Соня чудовищно страдает, когда видит эту женщину.

«Мне кажется, я когда-нибудь себя хвачу от ревности, — пишет она в дневнике через три месяца после свадьбы, увидев Аксинью в своем доме. — “Влюблен как никогда!” И просто баба, толстая, белая, ужасно. Я с таким удовольствием смотрела на кинжал, ружья. Один удар — легко. Пока нет ребенка. И она тут, в нескольких шагах. Я просто как сумасшедшая… Если б я могла и его убить, а потом создать нового, точно такого же, я и то бы сделала с удовольствием».

Через четыре месяца после свадьбы она описывает в дневнике свой кошмарный сон:

«Пришли к нам в какой-то огромный сад наши ясенские деревенские девушки и бабы, а одеты они все как барыни. Выходят откуда-то одна за другой, последней вышла Аксинья, в черном шелковом платье. Я с ней заговорила, и такая меня злость взяла, что я откуда-то достала ее ребеночка и стала рвать его на клочки. И ноги, голову — всё оторвала, а сама в страшном бешенстве. Пришел Лёвочка, я говорю ему, что меня в Сибирь сошлют, а он собрал ноги, руки, все части и говорит, что ничего, это кукла».

Но это была не «кукла». Это был двухгодовалый мальчик, первенец Льва Николаевича.

И он тоже жил в Ясной Поляне. Его-то Сонечка и разрывала на куски в своем сне. Она не могла простить мужу, что его первый сын рожден не от нее, а от какой-то «бабы», «толстой», «белой», «ужасной». Это было выше ее сил.

И еще, благодаря дневнику, она чувствовала себя второй женой после Аксиньи.

Отдав свои молодые дневники невесте, Толстой совершил и еще одну роковую ошибку. Он подарил Соне право считать себя «жертвой». Это чувство жертвы она культивировала в себе с самого начала их совместной жизни. Дневники будут «аукаться» Толстому на протяжении всех их семейных отношений. «Скелет в шкафу» обрастет плотью, напитается кровью и станет причиной тяжелых конфликтов.

Но, возможно, Толстой не мог поступить иначе. Вопросы о прежней жизни так или иначе поднимались бы.

Так и началась их семья.

С приездом в Ясную Поляну всё началось плохо.

Это было как бы продолжение тяжелого отъезда из Москвы. Толстой был недоволен, что его молодая жена горько плакала при расставании с прежней семьей. «Он тогда не понял, — писала Софья Андреевна, — что если я так страстно, горячо любила свою семью, — то ту же способность любви я перенесу на него и на детей наших».

Встречали их хлебом-солью Ёргольская и брат Сергей Николаевич. Татьяна Александровна придирчиво осматривала новую хозяйку. Едва ли она была счастлива оттого, что уступала ей свое главное женское место в доме. А новоиспеченной графине недавно исполнилось 18 лет. Справится ли она с домом?

По всей видимости, сама Ёргольская не была образцовой хозяйкой, тем более что в этом доме она всегда чувствовала себя приживалкой. Дом показался Соне грязным. Когда-то братья Толстые спали здесь просто на полу, на сене, без простыней. И по всему дому стоял запах сена, как на сеновале. Вокруг дома рос бурьян. Слуги были неопрятны. И сам хозяин расхаживал по дому в одном халате с отстегивающимися полами, который ночью служил ему пижамой. Ели железными вилками. Повар часто был пьян. Однажды Соня с ужасом нашла в своей тарелке с супом «отвратительного паразита».

Первая же ночь, проведенная с молодой женой в усадьбе, оказалась для Толстого «тяжелой». За утренним кофе оба чувствовали себя неловко. Словом, всё шло как-то не так…