Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Санитары привыкнуть не могли и периодически орали на Галеева, требуя снять кепку. Имбецил только огрызался, заявляя, что он «старший санитар» и сам всех посадит в ШИЗО. Я даже завидовал человеку: отгородиться от мира, стрессов и унижений мифом, где ты сам Господь Бог — ну, или министр внутренних дел, ну, или, на худой конец, старший санитар. Если Галеева сегодня не увезут, то он точно закончит свой срок «начальником СПБ».

Пожалуй, единственным, кто оставался спокойным и смотрел на все с любопытством постороннего, был капитан Шатков. Он был политическим и появился в Шестом совсем недавно. Рассчитывать на освобождение он никак не мог.

Владимир Михайлович Шатков водил суда из Амурского ремонтного дока во Владивосток и обратно, но однажды решил отправиться вплавь в Китай — откуда добровольно вернулся в Советский Союз.

В отличие от гомеровского Одиссея, свою одиссею Шатков проделал с Телемаком — семнадцатилетним сыном. Тот окончил школу и хотел поступать в военно-морское училище во Владивостоке. Отправляясь туда на судне, Шатков взял на борт и сына. Сам Шатков успел повоевать с Японией и совершенно не хотел, чтобы сын стал морским офицером. Не будучи в силах его отговорить, на борту Шатков неожиданно для самого себя предложил ему отправиться прямо сейчас в Китай. Сына он взял «на слабо»: «Боишься?»

Они спрыгнули в реку и легко добрались до китайского берега, где их тут же арестовали китайские пограничники. После этого Шатковы провели год в непонятном статусе полузаключенных-полусвободных людей на территории военного городка госбезопасности Китая. Владимир Михайлович сразу запросил отправить их в США или в Канаду — на что китайцы жестко ответили, что «Китай не проходной двор».

Они предлагали неплохие условия. Сыну — зачисление в университет, где позднее он смог бы преподавать русский язык, самому Владимиру Михайловичу — работу на судах по Янцзы и Хуанхэ. Периодически вывозили их на пикники, где потчевали китайской едой (от шелковичных червей Шатковы отказывались).

Промаявшись так год, старший Шатков запросился назад в СССР. Как и с «путешествием» в Китай, ему пришлось уговаривать сына, который к тому времени уже научился говорить по-китайски и чувствовал себя вполне комфортно, играя в футбол с китайскими солдатами.

Перед отправкой в СССР китайцы деликатно свозили Шатковых в Харбин, где те в специальном магазине — аналоге советской «Березки» — смогли купить себе западную одежду и джинсы за рубли. Как оказалось, совершенно напрасно. На пограничной станции Дальнереченск их встретили шестеро чекистов с пистолетами наизготовку и первым делом содрали с беглецов всю одежду. Потом ее вернули, но уже распоротую по всем швам. Как объяснял Владимир Михайлович, искали зашитые шпионские шифры.

Нельзя сказать, чтобы Шатков-старший не понимал, что Родина ждет их с распростертыми объятиями — в смысле, с пистолетами наизготовку. Однако он планировал сделать то, что и сделал: взял всю вину на себя, выгородив сына. Как ни странно, КГБ к аргументу прислушался, и сын получил всего полтора года химии — суд принял во внимание, что на момент побега он был еще несовершеннолетним.

Чего Шатков не предполагал — что вместо лагеря окажется в СПБ. И это его совсем подкосило. Оказаться вдруг особо социально опасным сумасшедшим для капитана было мало того что позорно, но ломало и самоидентификацию.

Хотя больше всего Шаткова убивало, что теперь сын не то что не станет морским офицером, но, имея судимость по политической статье, вообще не станет никем. Владимир Михайлович хандрил, имел наивность признаваться в этом психиатрам, и те приписывали ему аминазин — универсальное средство от всех телесных и душевных недугов в СПБ.

Доза была небольшая, и Шатков переносил ее относительно легко. По просьбе зэков Шатков объяснял им начала географии и навигации, в чем не было никакого смысла — водить корабли аудитория могла бы только во сне, — однако слушать разумную речь среди общего бреда было приятно.

Советскую власть Шатков ненавидел разве что на несколько градусов ниже Егорыча. Он органично вписался в нашу антисоветскую «семью», став в ней четвертым после Кислова. Наверное, по этому поводу в камеру и перевели Астраханцева — если что слушать, то делать это надо было здесь.

Между тем, тюремный день двигался по обычному расписанию. По пути на завтрак зэки Пятого отделения подтвердили: да, действительно, из каптерки подняли четыре комплекта одежды. Однако чьих — этого никто не знал.

Зэков отправили на швейку, где я снова занял место за машинкой. Еще в ноябре Егорыч пару раз без особого повода сцепился с мастерами цеха, после чего сам отказался от бригадирства. Сделал он это явно намеренно, предчувствуя, что при Андропове ему все равно бригадиром не быть. Естественно, что вслед за ним сложил с себя обязанности приемщика и я.

В тот день я шил особенно тщательно. Распарывал шов, как только он уходил лишь чуть в сторону, — чего не делал бы в другое время. Вместе с ухудшением качества питания в СПБ ухудшилось и качество ниток, они рвались при каждом слишком быстром движении машинки — так что было чем заняться.

Сегодня я всего лишь упрямо шил, более концентрируясь на движении машинки, чем на собственных мыслях. Быть здесь и сейчас — простой рецепт душевного равновесия.

В конце концов, вещи из каптерки могли вращаться в космическом — то есть тюремном — пространстве и по какой-то иной, необычной траектории. Так было с вещами Виктора Борисова.

Этот сидел у нас в Шестом отделении и происходил откуда-то из мелкого городка в Приморском крае. По профессии был бухгалтер — дальний «потомок» Акакия Акакиевича. Как и о его предке, Гоголь бы написал о нем новеллу, Достоевский бы порыдал над его судьбой. Хотя человечишко был противный — низенький, коренастый тип в очках, ничуть не интеллигентный и нарциссист, способный говорить только о себе.

Впрочем, Борисову было что интересного рассказать. Однажды скромный бухгалтер из Приморского края приехал в Москву. Отстояв очередь в ГУМе, купил четыре пары итальянских женских сапог на жену и других родственниц. После чего мирно отправился назад домой через аэропорт Домодедово.

На проверке паспортов менты спросили:

— Борисов?

— Виктор Иванович?

— Такого-то такого-то 1948 года рождения?

— Да.

На этом заломили руки и сразу отволокли в кутузку.

Там его сразу начали бить:

— Ты что, сука, думал сбежать? Ты у нас два года во всесоюзном розыске числишься. Особо опасный рецидивист, разыскиваемый за разбой…

Милиция ОВД Домодедово показала Борисову мастер-класс. Его били кулаками, били валенком, куда укладывали кирпич — чтобы было поменьше синяков, подвешивали на наручниках и снова били.