Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Уже на другой день после того, как текст «покаяния» был напечатан в «Известиях», Дудко был освобожден под подписку о невыезде. Далее в своих «трудах» отец Дмитрий двинулся по спирали — правда, вниз.

Уже в августе Дудко «покаялся» снова — но только совершенно в противоположном. Он написал открытое письмо, в котором снова каялся и говорил, что «не может простить себе своего малодушия», что суд над ним — это «суд над Русской Православной Церковью, а следовательно, и над Христом». Это переполошило чекистов, которые тут же явились к Дудко и, видимо, напомнили, что свой семилетний срок он еще может получить. Тогда Дудко «покаялся» в третий раз и отказался от открытого письма. Так ему удалось сыграть роль апостола Петра — вполне по сценарию.

(Дудко пережил перестройку и распад СССР, опускаясь на каждом историческом витке все ниже. Регулярно публиковался в красно-коричневой газете «Завтра». Надиром жизни и деятельности Дудко стало написанное им предисловие к биографии Сталина авторства какого-то сталиниста. В нем Дудко столь же убедительно, как и в своих «покаяниях», объяснял, что Сталин «был верующим человеком и по-отечески заботился о России». Если учесть, что сам Дудко в результате этой «отеческой заботы» ни за что отбыл восемь лет в ГУЛАГе [41] Он был арестован в 1948 году за то, что публиковал свои невинные стихотворения в газете, издаваемой немцами на оккупированной территории. , то это можно считать уже летальной стадией стокгольмского синдрома.)

Тем временем наш сосед Незнанов немножко оттаял и начал разговаривать. Если Ададуров был своего рода антитезой типичного свидетеля Иеговы, то Незнанов был просто ходячим стереотипом из антирелигиозной агитки. Вообще-то он родился в семье последователей Истинно-православной церкви — полностью уничтоженной при Сталине. Его отец был расстрелян, мать написала формальное отречение только для того, чтобы воспитать сына. Незнанов с детства присутствовал при тайных службах, позднее стал прихожанином храмов РПЦ.

Он рассказывал о том, как молился. «Я зажигал церковную свечу и молился с закрытыми глазами. Открывал их — в руке не было уже ни свечки, ни фитиля. Я не чувствовал боли, и ожогов тоже не было». Встретившись со Свидетелями Иеговы и ознакомившись с их теологией, Незнанов испытал откровение. Ему было видение «с неба», в котором он был причислен к 144 тысячам избранных, которые и будут с Христом на небесах. После этого он перешел в другую веру, хотя и в ней оказался не очень стойким, судя по тому, что сдал чекистам Ададурова.

В Четвертом отделении он какое-то время прислушивался к нашим беседам с Викентием, потом пошел проповедовать. Быстро поняв, что никого из нас в свидетелей Иеговы он не перекрестит, Незнанов отправился проповедовать дальше в большую палату. На свою беду, он сразу начал там с санитарок, ошибочно определив их как свою главную целевую аудиторию — богобоязненных старушек. «Богобоязненные» с умилением слушали Незнанова, после чего записывали его проповеди в журнал наблюдений. В конце концов, терпению начальства наступил предел, и Незнанову назначили аминазин. Уколы моментально приковали Незнанова к койке. Он проводил дни в полусне, уже не разговаривая о Боге и вообще ни о чем [42] Судьба Незнанова окажется очень печальной. В Институте Сербского Незнанова, конечно, признают невменяемым и отправят в Могилевскую СПБ. Там с ним произойдет самое худшее, что только может случиться с верующим человеком. Наблюдая постоянно творившееся вокруг зло, Незнанов потеряет веру — как теряли ее узники сталинских и нацистских концлагерей. Он освободится в перестройку, женится, однако природа духовная так же, как и природа вообще, не терпит пустоты, и Незнанов начнет пить. Пил он сильно и умер позорной смертью, задохнувшись собственной блевотиной. Каким-то неисповедимым путем Господним «избранный» свидетель Иеговы посмертно оказался членом клуба погибших рок-звезд — рядом с умершим той же смертью Джоном Бонэмом. .

В двадцатых числах мая у нас появился новый сосед. Говоря словами Салтыкова-Щедрина, «вид его был ужасен». Это был высокий худой мужчина лет за сорок с лицом серийного убийцы. Из глубоких глазниц смотрели замороженные безумные глаза, тонкие губы были плотно сжаты. Впрочем, он и был убийцей — хотя к тому времени прославился совершенно иным.

Его звали Валерий Емельянов. Нам с Викентием это имя было известно по самиздату, где он описывался как ярый националист. Сейчас Емельянов носит заслуженный титул «отца современного русского антисемитизма».

По образованию Емельянов был арабистом, в 1960-е годы преподавал арабский язык и иврит в Институте иностранных языков, кроме того, читал лекции в ВПШ. (По словам самого Емельянова, он даже был советником Хрущева по Ближнему Востоку, но это, скорее всего, миф.) Благодаря доступу к архивам и закрытым фондам библиотек он смог прочитать всю антисемитскую литературу, издававшуюся до революции и в эмиграции. В результате, конечно же, пришел к выводу, что у России не две беды, а только одна — и это евреи.

В 1977 году Емельянов отправил в ЦК докладную записку, в которой утверждал, что все советские евреи — агенты сионизма и масонов. Партия и КГБ, по его мнению, оказались неспособны им противостоять, и «борьбу с сионизмом» срочно требовалось активизировать. Емельянов предлагал ввести обязательный курс «научного антисионизма и антимасонства» в вузах, в армии и даже в школах. Другим предложением Емельянова было создание «научного института изучения сионизма и масонства при ЦК КПСС». Однако это все было мелочью по сравнению с главным предложением: окончательно решить еврейский вопрос в СССР.

Емельянов не был оригинален и предлагал сделать это тем же методом, каким Сталин депортировал крымских татар и чеченцев — отправив евреев в Среднюю Азию и Сибирь. Только так, по его мнению, можно было предотвратить их массовую измену в ходе грядущей мировой войны.

В ЦК от предложений отмахнулись — рассуждать о таких деликатных материях автору было не по чину. Тогда Емельянов решил постучаться в ЦК с другой стороны. Как переводчик, он имел контакты с деятелями арабского мира и на деньги арафатовской Организации освобождения Палестины (ООП) издал на русском языке в Париже свою книгу «Десионизация». Получив через представительство ООП в Москве авторские экземпляры, он разослал их каждому из членов Политбюро.

Разразилась буря. В марте 1980 года его вызвали в Комиссию партийного контроля и быстро исключили из партии — конечно, не за антисемитизм, а за несанкционированную публикацию книги за рубежом. Емельянов протестовал, но в очень оригинальном стиле. Он расценил исключение как акцию сионистов, проникших в КПСС, написал в Политбюро, что жена председателя Комиссии Арвида Пельше еврейка, у другого члена Комиссии дочь замужем за евреем, а третий сам по бабушке еврей и т. д. По слухам, когда все это доложили Михаилу Суслову, тот вышел из себя — что с ним случалось исключительно редко. Суслов был, безусловно, антисемит, но следовал принципу Германа Геринга: «Кто в моем штабе еврей, а кто нет — решаю я».