Евгений Новицкий - Георгий Данелия

Седой начальник с ужасом свистнул.

Марсиане — все как один — шлепнулись на животы.

И только Иван Сергеевич стоял один на трибуне и остолбенело следил за бомбочкой. Она падала прямо на горку других. Иван Сергеевич в ужасе зажмурился и закричал, схватившись за щеку:

— А-а-а!!!

…Он открыл глаза и увидел… зуб. Огромный, занимающий весь экран, зажатый клещами — зуб.

— Вот и всё! — сказал профессор Баранов и вышвырнул зуб в плевательницу. — Невежды, — пробурчал он, отходя к умывальнику».

В картине сатирический накал куда острее: на месте «марсианской» сцены там — сцена открытия памятника погибшему герою Травкину. Ночью к монументу прокрадывается завистник Прохоров, вооруженный чугунным утюгом, которым он замахивается на каменное изваяние — и… итог тот же: живой и невредимый Травкин приходит в себя после наркоза и узнает, что его выдернутый тридцать третий зуб на самом деле не был никаким тридцать третьим: «Знаешь — грыбы бывають — корень один, а головки две… Так и этого зубик — корень один, а головки две», — популярно объясняет старушка уборщица, явно символизирующая мудрость простого человека, далекого от невежества городских пижонов.

«Тридцать три» — удивительно смешной фильм: в этом качестве он достоин сравнения с комедиями Гайдая того же периода. И так же, как гайдаевские «Приключения Шурика» с «Бриллиантовой рукой», картина являет собой еще и своеобразную энциклопедию советских 1960-х: как тогда жили, о чем говорили, какие мемы были в ходу и пр. Данелия — Ежов — Конецкий мастерски стилизуются под расхожие дискурсы тех лет, на протяжении фильма выстреливая искрометными пародиями на:

телевизионное умничанье зазнайки-писателя (кстати, самоиронично названного Виктором Викторовичем в честь Конецкого);

сумасбродное версификаторство модного поэта (Савелий Крамаров в роли Родиона Хомутова, конечно, пародирует Андрея Вознесенского);

политически-наукообразную демагогию (зачитываемую по бумажке дремучим товарищем Пристяжнюк):

а) «Известно, что новое содержание требует для себя новой формы. Но, с другой стороны, и новая форма требует для себя нового содержания. Ибо нельзя новое содержание втиснуть в прокрустово ложе старой формы, так же как и старое содержание нельзя втиснуть в рамки новой формы. Поэтому, как я говорил уже выше, форма не должна быть в отрыве от содержания, то есть она должна соответствовать ему.

— Виктор Викторович, скажите, пожалуйста, над чем вы сейчас работаете и чем вы порадуете наших читателей?

— Да ведь как вам сказать… В своем новом романе я, как и всегда, стремлюсь добиться монолитности формы и содержания, то есть я нахожусь в стадии поиска. Но поиск нового не должен зачеркивать старого, так же как старое не должно зачеркивать нового».

б) «К больному зубу, к зубу твоему / Сегодня взор горящий обращаю. / И этот стих взволнованный ему, / Ему, товарищ Травкин, посвящаю. / Пою твой зуб, пою за то, что высоко / Он светит над родимыми полями, / За то, что в эту почву глубоко / Уходит он могучими корнями».

в) «Итак, товарищи, зубы — это жернова нашего организма. Человек, обладающий большим количеством зубов, хорошо усваивает пищу, и поэтому он здоров, весел и счастлив в общественной и личной жизни. И, наоборот, человек, страдающий отсутствием оных, предрасположен к болезням, раздражителен и морально неустойчив. В связи с вышесказанным значение тридцать третьего зуба трудно переоценить, товарищи. Группа молодых ученых, которую возглавляю я, сейчас вплотную работает над этой проблемой. По нашим предварительным подсчетам, мы, досконально изучив это явление, сможем в самом ближайшем будущем увеличить количество зубов у каждой общественно полезной единицы до сорока — сорока пяти штук, товарищи. Следовательно, мы на пороге величайшего открытия, товарищи. Уникальный зуб Травкина Ивана Сергеевича может явиться ключом к воротам в новый золотой век, где навсегда сгинет в прошлое извечная ахиллесова пята человечества — проклятая беззубая старость».

Примерно два десятка великолепных — и в основном, что важно, вовсе не комедийных — артистов, предусмотрительно приглашенных Данелией даже на самые маленькие роли, окончательно и бесповоротно превратили «Тридцать три» в нетленное произведение сатирически-юмористического жанра.

Изначально планировалось, что недотепу Травкина сыграет находившийся тогда на пике популярности Юрий Никулин (Рязанов в «Берегись автомобиля» тоже хотел снимать именно его). Но Никулин, постоянно гастролирующий с цирком, в числе множества других был вынужден отвергнуть и это киношное предложение.

Тогда-то Виктор Конецкий предложил Данелии попробовать Евгения Леонова. Последний был тогда известен прежде всего по роли в «Полосатом рейсе», снятом опять-таки по сценарию Конецкого. Данелия усомнился в таком выборе — Леонов казался ему актером чересчур шутовского склада, а «Тридцать три» режиссер намеревался снимать с самой серьезной миной и использовать здесь серьезных драматических артистов.

В итоге явившийся на кинопробы Евгений Леонов произвел отменное впечатление на всю съемочную группу, и «Тридцать три» стала для артиста одной из первых картин, богатых интересными возможностями. На протяжении еще многих лет после этой работы Леонов утверждал, что Травкин — «самая искренняя и самая правдивая» его роль в кино.

На большинство второстепенных персонажей Данелия действительно ангажировал ряд импозантных звезд советского кино, которым до этого никто не осмеливался предлагать сколько-нибудь легкомысленные роли. Так, невежественную речистую дуру Пристяжнюк красочно изобразила Нонна Мордюкова, прежде игравшая почти исключительно лирических героинь. Роль простого, как два рубля, водолаза Миши исполнил Виктор Авдюшко, до этого воплощавшийся преимущественно в образы пламенных коммунистов.

Нельзя вновь не вспомнить и Ирину Скобцеву, до знакомства с Данелией снимавшуюся в основном в экранизациях классики. Однако в «Сереже» Скобцева сыграла не слишком радивую молодую мать, в «Я шагаю по Москве» — ночную телефонную врунью, а в «Тридцать три» и вовсе с максимальной некорректностью изобразила женщину-психиатра, которая выводит на чистую воду латентных шизофреников, но, судя по всему, и сама находится в шаге от сумасшествия.

Прочие актеры были уже более привычными для комедии. Инна Чурикова по состоянию на 1965 год считалась не более чем забавной особой, здорово подходящей на роли всяческих эпизодических чудачек. Николай Парфенов тоже сыграл в «Тридцать три» типичнейшую для себя роль неприятного въедливого скандалиста.

Особо отметим еще двух артистов, ставших «фирменными» для данелиевского кино. Первый из них — энергичный Фрунзик Мкртчян, главный армянский комик советского экрана, которого Данелии «сосватал» Ролан Быков (Мкртчян удачно дебютировал в его «Айболите-66» в роли пирата).