Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Мэри Шелли написала ему с раздражающей смесью почтительной любезности и туманных моральных упреков: «Как может преуспевать журнал, когда один из основателей умаляет его значение в Лондоне, представляя делом благотворительности?» Разумеется, в глазах Байрона все эти «причитания» были невыносимы. Он, конечно, вовсе не собирался оскорблять Хента, он сам испытал бедность и уважал ее. Но надо сказать правду — разве стал бы он основывать с Хентом журнал, если бы тот был богат? Конечно, нет!.. «Я всегда обращался с ним с деликатностью столь щепетильной, что запретил себе давать ему советы из боязни, так как он истолкует их, что называется, желанием воспользоваться положением человека».

Он был прав, но Хент не простил ему. Если и не произошло окончательного разрыва (потому что Хент нуждался в Байроне), встречи их стали редкими и мучительными.

Хент меланхолически прогуливался по гравию аллеи, думая о Шелли. Он ни о чем больше не говорил теперь с Байроном, кроме как о докторе Джонсоне. Байрон любил имитировать Джонсона и напыщенно произносил: «Why, sir» [70] Как, сэр? (англ.) , оглядываясь кругом, — устаревшая шутка, которая раздражала Хента почти так же, как арии Россини, которые Байрон распевал в ванне. Визиты на Каса-Салюццо стали очень редкими. Хент предпочитал обращаться к Байрону с просьбами о деньгах письменно и почти всегда в язвительном и ироническом тоне:

«Я вынужден обеспокоить вас, чтобы попросить еще сто крон, и скоро буду вынужден, опасаюсь, просил» еще».

Обращение «мой дорогой Байрон» он заменил «дорогим лордом Байроном». Байрон отвечал «дорогому лорду Хенту». Затем непосредственные сношения прекратились, и кроны вручались племени Хентов каждую неделю через управляющего Байрона, Лета Замбелли. Новая обида.

В жизни на Каса-Салюццо слишком недоставало волнения и величия. Байрон любил Терезу Гвиччиоли и особенно в тот период в Равенне, когда он, подвергаясь опасности, отправлялся верхом к ней на свидание между визитом заговорщика и стычкой с полицией. Несколько позже, в изгнании в Монтенеро, она превратилась в его глазах в символ мученицы за свободу. Когда Ли Хент увидал её в первый раз, «убежденную, что она для всего мира героиня, идущая рядом с поэтом, она была в состоянии экзальтации, которая давала ей маску для этой роли». В продолжение нескольких месяцев в Пизе и Генуе Тереза внезапно состарилась, её лицо потеряло оттенок страстной наивности, казалось, что её мучила тайная печаль. Любовник был еще «искусно управляем, и его крепко держали в руках», но ему это уже наскучило. Казалось, что существование стало еще более мрачным, чем в те времена, когда он, безвестный юноша, запирался в Ньюстеде, чтобы зевать в одиночку. Тогда он никого не знал, кроме Хэнсона и Далласа, родственника и поверенного, — последние связи всякого человека с человечеством. Затем он стал лондонским «львом», знаменитейшим писателем мира, когда можно было говорить не шутя: «Наполеон и Байрон». Мало-помалу заколдованный круг стирался, оставляя его в одиночестве посреди этого жестокого света. От одиночества к одиночеству — кривая его жизни замыкалась.

Если бы он поставил точку сейчас, со своей ясной манерой, без всякой снисходительности, что мог бы он отметить?.. Март 1823 года. На башенных часах десять минут двенадцатого, розовый дворец в незнакомом городе, любовница и любовь, которая тянется уже четыре года, старик, отец этой женщины, несколько собак, Флетчер… И больше ничего на свете… Да, поистине, жизнь теперь была еще более пуста, чем в самые тяжелые минуты юношества. Для этого ли он страдал?.. И ведь в то же время «в нем была внутренняя сила». Мысль обращалась к Англии. Почему он не живет, как пэр королевства? Почему политика не могла бы быть объектом его деятельности?

Как когда-то он тосковал о восточных пейзажах, так теперь тосковал о северных. Он мечтал о сером небе и о больших тучах, гонимых ветром, таких, какие бывают в Шотландии. Он отсылал своего «Дон Жуана» в Англию и почти с любовью описывал, как его герой бросает первый взгляд на утесы Дувра:

Через луга, похожие на сады, Жуан двигался к этой могущественной массе кирпича, дымов и кораблей:

Ах, как он завидовал Жуану в его путешествии!

Сможет ли он когда-нибудь его совершить? Это зависело только от Аннабеллы, которая стала предлогом для неписаного указа, отправившего Байрона в изгнание. Если бы она позволила ему снова жить в глазах света мужем и отцом, все было бы забыто. Образ жены менялся. Он знал, что Аннабелла — человек искренний, что у неё большие достоинства, что её благочестие непритворно, добродетель — подлинна. Почему бы ей не простить? В своем одиночестве он с нежностью вспоминал о ней. Байрон обратился к проезжавшему через Геную большому другу леди Байрон, полковнику Монтгомери, с просьбой достать ему её портрет. У него, который так любил почти каждый вечер посещать музей своего прошлого, не осталось ничего от его жены, ни одного письма. Иногда он открывал маленькую записную книгу счетов, единственную реликвию, где сохранились два слова, написанные её рукой… «Household» [71] Домашнее хозяйство (англ.). . И это было все. Нет, впрочем, когда он был в Пизе, она прислала ему локон Ады, а сбоку написала дату. Было ли это обещанием? Кто знает? Он набрасывал ответ: «Я должен подтвердить вам, что получил волосы Ады, которые очень нежны и красивы и уже почти такие же темные, как мои, когда мне было двенадцать лет… Но они не вьются, может быть, потому, что им не дают отрастать. Благодарю вас за то, что написали дату и имя, и скажу, почему: я думаю — это единственные два-три слова, написанные вашей рукой, которые мне остались… Потому что я вернул вам ваши письма и, исключая слова Household, написанного два раза в старой книжке счетов, у меня больше ничего нет».

Он не послал этого письма — не знал, как его примут, но желание через Аннабеллу и с нею занять свое место в свете жило в нем. Эту мысль и многое другое о своем характере он открыл одной приятельнице-англичанке, проезжавшей через Геную в 1823 году, — знаменитой леди Блессингтон.

Байрон познакомился с лордом Блессингтоном в 1812 году в Лондоне. Они часто встречались у Ватье или в Кокоа-Три. В это время леди Блессингтон была никому неведомой ирландкой, которая вела трудную жизнь. Она вышла замуж за лорда Блессингтона только в 1818 году, уже после отъезда Байрона. Но он очень много слышал о ней: знал, что Лоуренс написал её портрет, по которому весь Лондон сходил с ума, что она написала три книги, что ею восхищался Том Мур. Когда 1 апреля 1823 года ему принесли на виллу Альбаро две карточки, лорда Блессингтона и графа Альфреда д’Орсей, Байрон был одновременно взволнован, испуган и очень доволен. Граф д’Орсей был, как говорил Байрон, француз и друг семьи, «очень молод и сущий красавец». Леди Блессингтон, которой её лорд надоедал до смерти, не могла обойтись без своего парижского рыцаря. Мужчины сказали Байрону, что «миледи» в коляске, у ворот. Он побежал своей неловкой походкой, извинился и попросил её войти.