Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

«ЦК ВКП(б)считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП(б) требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением.

Секретарь ЦК ВКП(б) И. СТАЛИН».

Из Косарева еще продолжали выбивать показания, когда был арестован командарм 1-го ранга, заместитель Ежова — Фриновский.

«Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колоциков», «колоциков» и «рядовых» следователей, — писал Михаил Петрович в заявлении на имя Берии. — «Следователи-колоцики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы. Группа «колоциков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного. Их просто посылали в Лефортово, вызывали арестованного, и они приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, пока подследственный не давал согласие на дачу показания».

Всю эту методу Косарев и другие секретари ЦК ВЛКСМ испытали в Лефортово на себе.

Когда Косарева, полуживого, избитого «колоциками», волокли в камеру и оставляли там до утра, часто без ужина, у него, мне кажется, было время задуматься об истоках этого насилия.

Саша еще был обычным безусым комсомольцем, красноармейцем, когда в сентябре 1918 года слушал вдохновенную речь председателя Петроградского Совета Григория Евсеевича Зиновьева (Радомыльского).

Зиновьев выкрикивал с трибуны:

— Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию! С остальными нельзя говорить — их надо уничтожать!

И Косарев одобрительно хлопал вместе с другими ребятами в буденовках и шинелях до пят, выкрикивая: «Правильно!»

Куда было деваться?

Но когда Зиновьев сам попал в число тех, кого «надо уничтожать», он, очевидно, энтузиазма уже не испытал. Зиновьева приговорили к смерти в 1936 году, о чем Косарев узнал из газет, сидя в кабинете генсека ЦК ВЛКСМ.

Через два дня Зиновьев написал заявление в Президиум ЦИК СССР о помиловании: «Прошу мне верить, что я врагом больше не являюсь…»

Когда Зиновьева, призывавшего еще при Ленине к децимации русского народа, повели на расстрел вместе с Каменевым 25 августа, по пути в подвал соратник Ленина до такой степени жалобно молил о пощаде, так целовал сапоги своим палачам, плакал, мочился в штаны, что Каменев сказал ему:

— Перестаньте, Григорий! Умрем достойно!

Сцену расстрела в молчании наблюдали три грядущих жертвы Сталина — тоже будущие покойники: Ягода, его заместитель Ежов и начальник охраны Сталина Паукер.

Старые большевики умерли, как могли.

1 сентября 1936 года другой соратник Ленина, Николай Иванович Бухарин, — целую неделю, будучи еще на воле, колебался, писать или не писать, — и все же зачем-то накатал и послал письмо Климу Ворошилову: «Каменев — циник-убийца, омерзительнейший из людей, падаль человеческая. Что расстреляли собак, страшно рад!» Но садист Ворошилов знал цену обстоятельствам и словам. И показал цидулю Бухарина Сталину.

Если Александр Косарев никогда не был поклонником Каменева с Зиновьевым, — и даже, напротив, в конце двадцатых был послан партией в Ленинград на борьбу с правыми! — то Бухарина он уважал, они дружили. И Николай Иванович сделал для Косарева немало хорошего. При этом и Косарев уважал умного «левака и реформатора», «любимца партии» Бухарина, хотя тот еще в 1917-м вещал с трибуны, как унтер Пришибеев:

— Многопартийность?.. У нас могут быть только две партии: одна — у власти, другая — в тюрьме!

И предлагал весьма интересный способ «выработки коммунистического человека»:

— Пролетарское принуждение, — учил он комсомольцев и революционную молодежь, — во всех своих формах, начиная от расстрелов, является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи!

Я бы тут добавила: если «начиная от расстрелов», то чем же заканчивая? Тоже расстрелами?

Ну, так его к расстрелу и приговорили.

И снова-таки 13 марта 1938 года Косарев получил через фельдъегеря секретный документ «для ознакомления и уничтожения» — прошение Бухарина в Президиум Верховного Совета СССР о помиловании.

Однако складывалось впечатление, что Бухарин хлопотал не о жизни, а о смерти.

«За мои преступления, — читал Косарев и не верил своим глазам, — меня нужно было расстрелять десять раз… Я рад, что власть пролетариата разгромила всё то преступное, что видело во мне своего лидера и лидером чего я действительно был… Прошу Президиум Верховного Совета о милости и пощаде».

А также предпринял попытку пророчества: «Я твердо уверен: пройдут годы, будут перейдены великие исторические рубежи под водительством Сталина, и вы не будете сетовать на акт милосердия и пощады, о котором я вас прошу…»

Спустя много лет, уже в 1987-м, когда я училась в ВКШ и по утрам стояла в очереди за «Огоньком», появилось еще одно «завещание» Бухарина, которое выжившая его супруга Ларина запомнила наизусть и озвучила перед потомками.

Под амбициозным заголовком «Будущему поколению советских руководителей» Бухарин велел нам передать через годы забвения: «Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови!»

Знаем-знаем, никто не спорит!

И что же происходило в душе избитого 35-летне-го красивого мужика по имени Саша Косарев, когда он вспоминал всю эту партийную муть?

Трудно себе представить.

Его слова, еще на Лубянке брошенные в лицо Шварцману и Родосу, насчет того, что «вы не Косарева губите, вы советскую власть позорите и губите», полны пафоса, но вряд ли отражали душевное смятение, бурю, которую он переживал.

Согласно убеждениям Косарева, ему казалось вполне достижимым общество равенства и братства, бесклассовое, могучее и свободное. Мечта народов. Но главное — справедливое. И ему было, что с чем сравнивать.

Он и в самых страшных снах больше не хотел себя видеть в цинковальном заводе Анисимова, на коленях перед травильными ваннами — окунать в кислоту металлическую посуду перед тем, как ее цинковали. Он помнил, что такое для пацана по 12–14 часов дышать кислотными испарениями и газом. Когда во рту горько и руки в язвах. И даже спустя годы после рукопожатия, когда спрашивали, отчего у него такие шершавые ладони, Косарев пожимал плечами: «Да было там одно время…»