Славчо Трынский - Не так давно

За два дня перед тем как мы появились в Эруле, он вышел набрать себе воды. Увидев его, соседка схватила свое ведро и прямо к нему. Еще не успев поставить ведро на землю, поторопилась поздороваться:

— Доброе утро, Василчо-о-о, — пропела она.

Вместо ответа он вызывающе сказал ей:

— Ну что, старая, и ты стала своим человеком у партизан?

— Ты что важничаешь? — она не оправдывалась, а только сменила тон разговора.

— Не важничаю, а просто говорю тебе: ко мне партизаны приходят ночью, а у тебя даже днем гуляют по двору. Я вот сегодня пойду в Трын, и тогда посмотрим, как ты отвертишься.

Бабка Эвга струхнула. Сейчас она находилась между двух огней: с одной стороны — партизаны, с Другой — полиция. И тех, и других она боялась, но нас боялась больше.

— Не нужно, Васил, дай бог тебе много лет жизни, не нужно сообщать. Отныне я ничего и слыхом не слыхала, и видом не видала, клянусь детьми, ничего никому не скажу.

— Вот так-то лучше, и чтобы ты у меня ни гу-гу, — внушительно произнес бай Васил.

Он-то был очень доволен ею, а мы, сказать по правде, не очень. Партизаны у нее чуть не померли от голода: за три дня ни яиц, ни мяса, ни брынзы не дала, только соленьями кормила. А ведь все знали, что она бедностью не страдает — и овцы есть у нее, и коровы. Разозлились мы и отправились к ней:

— Ты, мамаша, почему не уважаешь борцов за народ? Почему кормишь их только соленьями? Разве они выдержат, если все их будут кормить, как ты?

— Нет ничего другого, сынки. И мы это же едим…

— Ах, у тебя нет ничего? А куда делись пятьдесят овец, две коровы, где свинья, где куры твои? Ну-ка отвори чулан, посмотрим, что у тебя есть и чего нет!

Заходим в чулан, и что же мы там видим? Целая бочка солонины, вторая с брынзой, огромная корзина яиц и большой кувшин с маслом.

— Это называется «ничего нет»? — спросили мы. — Ну вот что, оставляем тебе товарищей еще на три дня, а если не будешь кормить их как следует, оставим на целый месяц.

Старушка наклонила голову и ничего не ответила. Однако на этот раз она не только их хорошо кормила, но на прощанье подарила им по паре шерстяных вязаных носков.

Вот как вовлекли мы в наше движение скрягу и «доверенного человека» властей старую Эвгу. С этого дня бай Васил успокоился.

В Эруле надолго мы не задержались. Отправились в Видрар, где предстояла встреча со Славчо Радомирским. Однако его мы не застали, он уже отправился со своей группой в Калну.

Только прибыли в Видрар, как получили донесение, что Брезникская группа добралась до Эрула и что один из молодых партизан по неосторожности смертельно ранен. Оставили Стилияна в Видраре и с «доктором» Настевым немедленно отправились обратно в Эрул. Раненый лежал в кошаре дедушки Гергина — старого члена партии, которого в этот момент там не было (он пошел домой за продуктами). Около раненого сидели два партизана. Пытались оказать ему помощь, но было поздно. Он скончался. Остальная группа во главе с баем Пешо расположилась в махале Смрика недалеко от села. Бай Пешо еще не знал о трагическом конце раненого партизана.

Мы пошли в Смрику. Около первого же дома нас встретила охрана, и подчасок сразу препроводил нас к баю Пешо, где были и Златан с Тодором. На их лицах играла улыбка, а бая Пешо мы впервые видели таким сияющим. Мы решили не мешать его радости и ничего не сказали о смерти партизана. Обошли с ним несколько домов. Бойцы везде встречали нас с энтузиазмом и нетерпеливо ожидали приказа трогаться в путь.

— Смотри, Славе, смотри сколько новых людей, — показывал бай Пешо правой рукой, держась левой за мое плечо. Он сиял, как красное солнышко, и не мог нарадоваться.

Везде, куда мы заходили, звенели песни, да так, что стекла в окнах дребезжали. Партизаны тоже еще ничего не знали о смерти своего боевого товарища.

В одном из домов, окруженные девушками и юношами, сидели Станка и Магда из Ярославцев. Станка — та самая девушка, которая при перестрелке с полицией на сыроварне нашла и сохранила мой плащ, — была невысокого роста, коренастая, закаленная в тяжелом сельском труде. Она была похожа на своего отца бая Исая не только внешне, но и по характеру. Много она не говорила, но уж если скажет слово, то к месту. Такой же характер был и у ее брата Ивана, а Зора и Лиляна, две младших сестры, были похожи на свою мать — более нежные, они отдавали предпочтение домашней работе перед полевой. Магда была повыше, посмуглее и моложе Станки, с которой мы встретились в первый раз.

Для эрулских крестьян Станка и Магда представляли собой что-то новое. Это были первые крестьянские девушки, ставшие партизанками, поэтому вполне естественно, что интерес к ним был особенно большим. Женщины, пожилые и молодые, а больше всего девушки, забрасывали их вопросами. Девушки думали, что, наверное, у них зазнобы в партизанах, поэтому они и сами пошли, им хотелось, чтобы это было так и чтобы самим было легче уйти, когда какой-нибудь парнишка шепнет им пару заветных слов на посиделках.

Какое разочарование! Магда и Станка ушли просто для того, чтобы бороться.

— Как же вас матери отпустили? Небось, жалко им было вас? — спросила одна девушка, стоявшая рядом с женщиной со светловолосым малышом на руках.

— А почему бы им нас не отпустить, — ответила Станка, — разве мы по плохому пути пошли? Кто, кроме нас самих, нас защитит?

— Я лично никого не спрашивала, — немного заносчиво заявила Магда. — Когда сообщила об этом матери, она мне сказала: «Голова твоя: хочешь разбей ее, хочешь — сохрани. Вы, молодежь, разве думаете о родителям! Только хлопоты им создаете».

— Боже мой! Какие матери! — удивлялись женщины. — Мы не смогли бы даже на один день от детей отойти, а они!..

— Почему же? — вступил в разговор бай Пешо. — Дети должны учиться самостоятельности. Что бы было, если бы такие взрослые девушки и парни обо всем спрашивали родителей и ждали их согласия? Наверное, немного таких отцов и матерей, которые сказали своим детям: «Счастливого пути! Будьте первыми во всех боях!». Многие из жалости и родительского эгоизма упрашивают детей, говорят, что есть другие, которые рождены для таких дел. А это очень вредно, разве мы смогли бы совершить такую огромную работу одни? Нет! Нужны тысячи, десятки, сотни тысяч.

Остальные доводы женщины не слушали, их ужасала мысль, что кто-нибудь из их детей без родительского позволения пойдет по своему пути, может быть, трудному, может быть, страшному. Вот и этот малый, который сейчас смотрит на свою мать и не может понять, что волнует ее, будет иметь свою волю, свой характер. Вечные материнские иллюзии! Властный характер матери взбунтовался, она опустила взъерошенного малыша на пол и сердито прикрикнула на него:

— А ну, марш отсюда, чего повис на руке? И я от тебя увижу такую же подмогу, какие видят матери вот этих, что под мужчин подделываются.