Славчо Трынский - Не так давно

Когда я переходил через дорогу Слишовцы — Ранилуг, чтобы подняться на холм, по которому узкая тропа вела через Ждрело, прямо к задам Милорова дома, я услышал чей-то разговор и спрятался за куст боярышника. По характерному шепелявому говору я сразу же узнал голос Милора. Он, мой зять и еще один крестьянин из того же села состояли в сельской страже — караулили, чтобы в село не зашли партизаны. Я решил тут им не объявляться, потому что третий был не нашим человеком да и забавнее заявиться в гости к Милору как раз тогда, когда он пытается «схватить» тебя на дороге.

Я обошел дом и остановился у открытого окна с деревянной решеткой. Заглянул в него — внутри горела керосиновая лампочка, и Милорова молодуха складывала стиранные вещи в глубокий старинный сундук.

Я окликнул ее по имени, но она, увлеченная своим занятием, не обратила внимания. Я окликнул ее еще раз. Она выпрямилась и сердито отчитала:

— Сколько раз я тебе говорила, Милор, чтобы ты не пугал меня! Почему ты идешь с этой стороны?

— Это не Милор. Это Славчо, — ответил тихо и миролюбиво я.

— Какой Славчо?

— Деда Мони Славчо. Ты что — не узнаешь меня? Ваш сосед.

Она что есть силы вскрикнула и, как стояла у сундука, так и повалилась на пол.

«Вот тебе и на! — сказал я себе, — ну, и неприятность! А вдруг с нею что случится — ведь она беременна — как будет истолковано такое происшествие ее родными и односельчанами?»

Я отошел немного в сторону, подождал, пока кто-нибудь войдет в комнату.

На крик невестки вбежала мать Милора, бабушка Стана, его отец, брат и сестра. Поднялась суматоха. Все кричали, охали, спрашивали друг друга, что случилось. Я испугался, что на их крик сбежится пол-села. Тогда я попытался их успокоить, но занявшись снохой, которая билась на полу, никто не глядел на окно. Наконец мне удалось привлечь внимание Арсо — брата Милора, — и я ему объяснил, что она испугалась меня. Арсо рассердился на малодушие невестки, плеснул ей в лицо холодной водой. Она пришла в себя.

— Дуреха, ты что ж своего человека боишься! Баба — она и есть баба! — сердито сказал Арсо.

Придя в себя и сообразив в чем дело, молодая женщина расплакалась от стыда.

Арсо вышел ко мне во двор, утихомирил собак, которые подняли лай, и привел к себе в комнату. Разговор наш затянулся до полуночи.

Услышав, что Милор вернулся домой, мы решили над ним подшутить. Я спрятался за дверью, а Арсо вышел в коридор встретить брата.

— Где ты был?

— Будто сам не знаешь. Караулил, когда придет Шлавчо.

— Ну и как?

— Караулил что надо, — где я караулю там и цыпленок не прошмыгнет!

— Цыпленок может и не прошмыгнет, а вот Славчо прошмыгнул.

— Как могу, так и караулю, — огрызнулся Милор, — а коли думаешь, что у тебя это получится лучше, — ступай, ищи его сам!

— Искать нет никакой необходимости, он и сам пришел, — иронически заметил Арсо.

— Кто пришел — Шлаво? Что ты мелешь! Ты, братец, со мной шутки не шути.

— Какие шутки? Вон он — в моей комнате.

Милор отворил дверь, остановился на пороге, недоверчиво огляделся. Увидев меня, кинулся ко мне.

— Ну и недотепа я — ищу волка в лесу, а он у меня в доме, — смущенно заговорил он.

— Вот так всегда бывает, когда человек сторожить не умеет, — продолжал шутливо Арсо.

Милор весь залился краской от стыда. Ему было особенно досадно, что именно ему выпало сегодня охранять село от партизан.

Оба брата — и Арсо, и Милор — не были членами партии, но всегда прислушивались к нам и поддерживали коммунистов.

В той же махале жил молодой парень Иван Миланов, сочинявший не бог весть какие стишки. Ему не нравилась его фамилия — казалась ему слишком обыкновенной, и он избрал себе более поэтичную: «Балканский». Трудно сказать, что вдохновляло здешних молодых парней на поэтическое творчество: то ли вода, которой в Слишовцах была нехватка, то ли каменистые осыпи, которых там было в избытке. Но факт остается фактом: поэты росли тут как грибы. Вслед за Благоем и Пеко появился Крунин, и вслед за Круниным — Элин, вслед за Элином — Дражо, Тилилейский, Гранитов, Вазов, Балканский и другие. Характерно, что некоторые из этих поэтов воспевали не труд, не борьбу и веру в победу, а меланхолию и проистекающие из нее безысходность и смерть. Представители «мировой скорби» в Слишовцах вертелись в заколдованном кругу своих переживаний, чем окончательно убили уважение к себе у односельчан.

Однажды вечером, когда мы со Стефаном снова собрались в Софию, мы решили испытать храбрость Балканского, предложив ему стать партизаном. Не обращая внимания на проливной дождь, мы потихоньку приближались к его дому, перемахнув не через одну ограду на своем пути. Собаки нас словно бы и не замечали — они, наверное, свернувшись в комок, попрятались под навесами.

Наконец, мы уже под окном его дома. Оно находилось на уровне наших голов, и через мокрые стекла мы видели только силуэты Ивана, его матери и невестки. Невестка была дочерью попа, женой старшего брата Балканского — Цвятко, который работал в Софии. Мы со Стефаном долго обсуждали, как нам поступить, чтобы не повторилось неприятной истории, какая вышла с молодухой Милора. Но нам не оставалось ничего другого, как постучать в освещенное окно. Тут обстановка была несколько благоприятнее: присутствие Балканского должно было придать смелости женщинам.

Как только мы постучались, к окну подошла невестка. Хотя она не могла нас узнать, — она тут же завопила и расплакалась. Заголосила следом за ней и свекровь, а Балканский куда-то исчез.

— Что с тобой, чего ты ревешь? — спросил я поповскую дочь.

Она не ответила и продолжала громко выть, так что ее могли услышать бог знает где.

— Ну, чего ты ревешь? — со злостью повторил я. — Не узнаешь меня?

— Кто ты?

— Свой. Я — Славчо.

Вместо того, чтобы успокоиться она завыла еще сильнее.

— Ой-ой, ой-ой-ой, боже…

— Да она спятила — сказал Стефан. — Услышат не только соседи, а все село. Лучше идем отсюда.

Я не согласился. Это значило отступить перед хитрой бабой, которая хотела таким образом прогнать нас, и я решил делать то же, что и она. Я забрался на цоколь стены, ухватился за оконную раму и принялся изо всех сил голосить: «ой-ой, ой-ой-ой», так же, как это делала она несколько секунд назад. Вдруг поповская дочь замолкла и, прижавшись головой к оконному стеклу, сказала умоляюще:

— Замолчите, а то соседи услышат.

— Пускай слышат, — сказал я. — Какого черта ты выла?

— Мне страшно, — ответила она.

А Балканский, несмотря на свое звучное имя, продолжал сидеть под столом.

Наконец, он все же отворил дверь. Узнав нас, Балканский завопил:

— Здравствуйте, братцы! А я, знаете, подумал, что это сербы.