Славчо Трынский - Не так давно

Во время своего пребывания в Софии в апреле и мае Делчо Симов подготовил для переброски в Трынскую околию группу юношей и девушек.

Вечером 31 мая группа эта собралась в парке Овча-Купели, откуда мы все вместе и отправились в путь. И так первыми партизанами Трынского отряда стали Моис Рубенов, Мордохай Бени, Иосиф Талви, Ева Волицер, Бонка Эшкенази и Стела Мешулам. Преследуемые из-за своего еврейского происхождения, они не пожелали стать жертвой фашистской полиции. Это была совсем еще зеленая молодежь, особенно девушки, необученная даже обращению с оружием. Но они решили, что достойнее погибнуть, если понадобится, в бою с врагами, чем дать связать себя по рукам и ногам.

Как водится, каждый из них получил партизанское имя. Так появились у нас Цеца, Виолета, Велко, Ванчо… Делчо стал Гошо. Это была не прихоть, а необходимость в суровой нелегальной борьбе.

Рассвет застал нас возле села Мало Бучино, врезавшегося в северные склоны Люлина; мы расселись на маленькой зеленой полянке на краю обрыва, на дне которого шумела и клокотала мутная от обильных дождей горная речушка. Солнца, которое могло бы нас немного просушить, не было, а промокли мы буквально до костей, потому что всю ночь шли под проливным дождем. Тяжелые темные тучи нависли над землей, словно массивная свинцовая крышка, готовая в любую минуту ее прихлопнуть.

Сумрачная погода и мертвая тишина леса тяготили и угнетали.

Будь мы в домашней обстановке, все бы переоделись, разожгли бы печку, помылись бы теплой водой, а тут под открытым небом, среди такой негостеприимной в непогоду природы, приходилось ждать солнца, а пока оно не пробьется, дрожать от озноба и дышать тяжелыми испарениями.

Надо было завтракать. Но большинству ребят и девушек есть не хотелось — их угнетала разлука с близкими. И все же перекусить было необходимо, иначе они могли бы просто свалиться под тяжестью туго набитых рюкзаков где-нибудь посреди пути. Они вытащили часть своих запасов — несколько яиц, немного бекона и хлеб. Остальное приберегли на потом — ведь неизвестно, когда удастся получить продовольствие от наших людей в селах.

Самой юной и хрупкой из всех была Бонка. Ей шел восемнадцатый год, и она выглядела совсем ребенком. Ее круглое личико в рамке мокрых каштановых кудрей, обычно веселое, улыбающееся, было сейчас задумчивым, а в уголках темных глаз поблескивали искорки. Ее взгляд, устремленный в густую пелену тумана, казалось, хотел проникнуть сквозь него, в далекие просторы. Это могло бы показаться позерством, но в ее возрасте и при ее чистоте это было лишь проявлением юношеской мечтательности. Может быть, девушка мечтала о том времени, когда не станет фашизма, когда люди на всей земле будут дышать свободно и она вернется к своим родителям.

— О чем ты думаешь, Бонка? — спросил ее Моис Рубенов (Велко), как всегда немного заикаясь.

— Думаю, когда же будет конец.

— Конец? О каком конце ты говоришь? У партизанского пути нет конца, — ответил он и засмеялся.

— Я не об этом конце думаю, — сказала Бонка, — а о конце человеческих страданий. Почему нас преследуют фашисты? Чем мы хуже других людей? Вот мы шестеро спаслись от них, а что станет с нашими родными, этого никто не знает. Может случиться, что когда-нибудь мы узнаем, что их сожгли в каком-нибудь бараке или сарае, как были сожжены сотни евреев в Румынии.

Эти молодые люди еще не оторвались от родных домов. Они думали о своих близких и какой бы прекрасной ни рисовало юное воображение партизанскую жизнь, она все еще оставалась окутанной неизвестностью. Они пока не имели никакого реального представления, которое бы либо укрепило либо разрушило их веру в красоту партизанской жизни, и поэтому слова Бонки быстро вернули мысли пятерых молодых партизан к тому, среди чего они жили и что знали до малейших подробностей. Им казалось, что они совершили чуть ли не преступление по отношению к своим родным, эгоистично избрав для себя путь спасения, а их оставив на растерзание зверям.

— Есть только одна сила, — с чувством произнес самый молодой из ребят, смуглый Иосиф Талви (Ванчо), — которая может помочь укрощению зверя. Это — народ. Если он противопоставит себя им, фашисты будут бессильны.

— И партия, — добавил Делчо. — Она организует народ на борьбу против фашизма. Будьте уверены, что рабочая партия не позволит фашистам издеваться над народом, в том числе и над евреями.

И он взглянул на меня, прося поддержки.

— Гошо прав. Наша партия организует борьбу, а партизаны — это ее вооруженная сила. Хотя эта сила, частицу которой представляем мы с вами, еще мала, но за нею будущее, ей предстоит расти и развиваться. И это значит, что защита наших родных, нашего отечества — в наших руках.

— Я целиком согласна с командиром, — горячо заявила Ева Волицер (Виолета), не замечая, что ее рассыпавшиеся волосы почти закрыли бледное от усталости лицо, — и не пожалею жизни в борьбе против тех, кто размахивает окровавленным ножом над головами наших близких.

— Я присоединяюсь к Виолете, — поддержала ее Стела. — Хотя я, товарищи, и не бог весть какая сильная, но хоть одного фашиста, а сумею уничтожить.

— Одного? Да я уничтожу сотню! — лихо заявил Мордохай. — У меня так накипело за маму, за всех, что имей я возможность, всех бы истребил.

Он провел кончиком языка по пухлым губам и огляделся: хотел увидеть, какой эффект произвело его молодечество.

— А ты полегче, не заносись так, — заметил Моис. — Какой ты герой, увидим после. Не забывай, что у фашистов есть и руки и оружие — они тоже могут убивать.

Замечание Моиса в данную минуту было не очень уместно. Оно помешало ребятам излить перед товарищами свою душевную боль и дать обещание ничего не пожалеть во имя свободы.

Поглядев на длинные, слипшиеся от дождя кудри девушек, я изъявил желание подстричь их. В сумке у меня всегда была машинка для стрижки волос и ножницы, и хотя я был не так уж опытен в парикмахерском искусстве, но взялся за него потому, что хотел избавить девушек хотя бы от забот по уходу за волосами. Стрижка моя была не так уж хороша, но девушки заявили, что они капризничать не станут, а право на красивые прически сохранят за собой после победы.

Такими же невзыскательными клиентами были мои старые и молодые односельчане, которых я когда-то стриг и брил каждое воскресенье. Они знали — наступит воскресенье и они отправятся в мою бесплатную цирюльню перед сельской кофейней, и хотя машинка и брадобрей безжалостно скребли и дергали волосы, они терпели. Стриглись даже девушки; они под влиянием моды, заражаясь одна от другой, отрезали косы, хотя родители бранили их за это и называли «ощипанными козами».

Как когда-то в родном селе, я открыл сейчас на полянке свою цирюльню, и вскоре наши партизанки стали похожими на мальчишек. Им не хватало теперь только шапок. Ребята начали было подсмеиваться над ними, но девушки быстро поставили их на место, и на полянке снова воцарилась прежняя задушевность и теплота.