Владимир Дуров - О сильных мира того

В 90-х годах в старом Петербурге градоначальником был Грессер, гроза всех петербуржан.

Это было время, когда в «высших» кругах были в ходу все виды разврата.

Князь Мещерский, редактор газеты «Гражданин», ухаживал за одной из цирковых артисток Нони Б.

Нони постоянно избегала встречи с князем и жаловалась мне на свою судьбу.

Мне наскучили эти жалобы, и я решил во что бы то ни стало отвадить Мещерского от посещения цирка.

Раз, когда влюбленный князь сидел во время моего выхода в первом ряду, я разложил на арене цирка три газеты… Между ними был и «Гражданин».

— Чушка, — сказал я моей свинье, — выбирай себе газету.

Свинья подошла к первой газете, ткнула ее носом и отвернулась, подошла ко второй, — тоже самое и, когда нашла газету «Гражданин», то нежно захрюкала и стала ковырять ее своим пятачком.

Этот номер я подготовил в две репетиции.

Я брал три газеты и под одну из них между листами попеременно клал мясо.

Свиньи обладают прекрасным чутьем, и моя Чушка искала лакомый кусок, а когда находила, начинала ковырять газету пятачком, чтобы свернуть ее и с'есть мясо.

Едва Чушка с победоносным видом подняла на пятачке «Гражданин», я громко заявил:

— Одним свиньям подобает читать эту газету.

Князь Мещерский был возмущен, он тяжело поднялся, весь красный от негодования, и оставил цирк навсегда.

Как благодарен был мне мой цирковой товарищ Нони.

Но шутка эта имела и свои последствия.

Князь Мещерский был в хороших отношениях с Грессером и, понятно, пожаловался ему.

Настал бенефис директриссы цирка Чинизелли. Сбор был полный. Оставили ложу для Грессера. Он известил цирк, что приедет.

Я знал, что Грессер не оставит меня в покое за князя Мещерского и приготовил ему сюрприз.

И вот Грессер в ложе. Я вывожу на арену свинью с несколькими поросятами…

— Das ist eine kleine Schwein, diese — eine grosse und diese ist noch grösser [2] Это маленькая свинья, это — большая, а это — еще больше. , — сказал я, указывая на свинью с поросятами.

Так я обругал Грессера большою свиньею.

Сверх ожидания, Грессер вел себя совершенно не так, как другие.

Несмотря на то, что все взоры были обращены на его ложу, а интеллигенция и студенты на галерке шумно апплодировали, Грессер не показал и вида, что понял мою шутку, он оставался спокойно сидеть до самого конца представления.

Я знал, что моя участь решена, и что я со дня на день должен ожидать высылки. Но проходили дни, а распоряжения о высылке не было… Настал мой бенефис.

В то время финансы России были в плохом положении, и русский рубль очень низко пал.

Я придумал на свой бенефис новую шутку, которая, мне казалось, расшевелит публику.

Но для нее мне прежде всего пришлось сговориться с артистами, стоявшими в униформе [3] Артисты, одетые в особую форму, помогающие своим товарищам, выступающим на арене. .

Я бросил на арену серебряный рубль и сказал:

— Чушка, подними его.

А так как я свинью не учил поднимать рубль, то она, понятно, не обратила на него никакого внимания.

Артисты, предупрежденные мною заранее, стали смеяться:

— Как же это ваша свинья не может поднять рубль?

— Что же вы хотите от свиньи? — возразил я, когда министр финансов Вышнеградский его не может поднять!

На следующий день я получил предложение от градоначальника в 24 часа выехать из Петербурга.

Несмотря на хлопоты и просьбы таких лиц, как, например, артистки Неметти, за которой усиленно ухаживал сам Грессер, — я должен был уехать.

Моя первая жена была в то время в последнем периоде беременности и, боясь остаться одна в Петербурге, а еще больше боясь ехать со мною неведомо куда, сама отправилась просить Грессера об изменении его приговора.

Ее встретил в градоначальстве чиновник особых поручений Грессера Лебедев, который сказал:

— В вашей просьбе допустить вас к Грессеру я вам отказать не могу, но я должен заявить вам, что как только Грессер услышит от вас фамилию вашего мужа, он тотчас же прекратит с вами всякий разговор.

Жена это хорошо запомнила и по своей молодости и наивности решила:

— Прежде буду просить, а потом скажу за кого.

И вот она в приемной у Грессера. Кругом тьма просителей… Грессер обходит ряды страстно ожидающих его людей и, беря из рук их прошения, громко говорит:

— Что вам угодно? А вам? А вам?

— Что вам угодно, сударыня? — обратился он, наконец, и к моей жене.

Дрожащим голосом она отвечает:

— Умоляю вас, ваше превосходительство, простите моего мужа, он больше никогда не будет ничего говорить, это его научили…

— Фамилия вашего мужа, сударыня?

Жена, помня слова полковника, поспешно заговорила:

— Ради бога, пожалейте меня… мы не можем ехать, ваше…

— Фамилию вашего мужа, сударыня! — громко закричал Грессер, видимо догадавшийся, с кем он имеет дело.

— Ваше превосходительство… — бормотала жена, обливаясь слезами, — я должна родить, я больна…

— Я в этом не виноват, — крикнул Грессер, показывая пальцем на живот несчастной женщины.

После его грубой и пошлой остроты жена, рыдая, ушла.

И мы должны были уехать…

Вот как «его превосходительство», царь и бог Петербурга, отомстил за мою шутку со свиньями.

В самой низменной части одной из главных улиц Курска, рядом с фонтаном, стоял временный деревянный, под парусиновой крышей, цирк. Не помню в каком году, в одно летнее утро когда я шел на репетицию, я заметил, что город вдруг точно преобразился.

Мясные лавки имели какой-то праздничный вид; куда девались засаленные передники мясников; они были одеты, что называется, «с иголочки» и подпоясаны белоснежными фартуками, маляры торопливо подмалевывали вывески, дворники чистили тротуары…

Что бы это значило?

Оказалось, что в Курске новый губернатор, — новая метла и город должен был подтянуться.

— Новый губернатор барон фон-Валь очень строгий… — подобострастно, с придыханием говорил полицеймейстер, — у него чтобы все было по струнке, одним словом, — гроза.

Валь был типичным губернатором, «грозой», каких немало встречалось в старой дореволюционной России. Громить и разносить своих подчиненных, — это вошло в привычку у «начальства», особенно в захолустных городах и местечках. Валь умёл это делать особенно.

Он не церемонился в выражениях, особенно, когда имел дело с простым народом или с лавочниками.

Для Валя нужна была декорация, внешний лоск, порядок, чистота улиц. Но скоро новые фартуки заменились старыми и миллиарды мух начинали вновь кружиться над висящими тушами мяса.

В это воскресенье губернатор приказал назначить смотр пожарных машин. К нашему цирку возле фонтана с полудня стали с грохотом подкатывать пожарные паровые машины; к двум часам дня ждали Валя, который хотел убедиться, что городская пожарная команда будет выше выбрасывать воду, чем добровольческая. На последнюю Валь смотрел, насупив брови, как на что-то вольное.