Виктор Корж - Запас прочности

Одна минута. Всего шестьдесят секунд. Но за это время многое промелькнуло в мыслях. Я вспомнил своих однокашников, с которыми учился пять лет. Потом вместе служили. Подружились крепко. Теперь они лежат на дне морском. Когда враг подошел к Либаве, моряки «С-3» вывели свой корабль в море, хотя лодка была неисправна и не могла погружаться. Вот на этом месте ее настигли фашистские катера. Подводники вступили в бой. Неравный и безнадежный. Вражеские катера потопили лодку. Никто не спасся… Здесь погибли мои лучшие друзья — инженер-капитан-лейтенанты Алеша Толстых и Саша Свитин. Первый командовал пятой боевой частью «С-3», второй служил на «С-1» (ее пришлось подорвать в базе, и команда перешла на «С-3»). По суровым лицам товарищей вижу, что у каждого из них на этой лодке были друзья, у всех нас одни и те же мысли.

— Вольно!

Мы разошлись на отдых, но вряд ли кто-нибудь смог заснуть в эти часы.

Как обычно, в 20.00 я заступил вахтенным офицером. Жизнь на корабле течет своим размеренным порядком. За полчаса до всплытия приказываю разбудить старшего лейтенанта Хрусталева. Он появляется сразу же, видно, и не спал совсем. Молча взял мои черновые записи и уселся за свой столик. Смотрю, как он цифры превращает в линии на карте. Закончив работу, Миша оборачивается ко мне и достает из кармана кителя сложенный листок из отрывного календаря:

— Смотри, что я нашел в книге, которую читал сегодня.

Развертываю листок. Ничего особенного не вижу.

— Обрати внимание: листок за пятое августа. Здесь сказано, что в этот день Латвийская ССР принята в состав Союза Советских Социалистических Республик. Это было в 1940 году. Завтра, значит, вторая годовщина. Если учесть, что мы уже месяц воюем у латвийских берегов…

— Ты прав. Это очень важно. Надо напомнить комиссару.

Ночь прошла спокойно. На рассвете погрузились, сели обедать. За столом я извлек листик календаря и показал Гусеву. Листок заинтересовал всех и долго кочевал из рук в руки. Сергей Прокофьевич мечтательно проговорил:

— Неплохо бы ознаменовать эту замечательную дату еще одной победой. Жаль, что у нас осталась всего одна торпеда, да и то «больная».

— Да, пустить на дно еще один вражеский пароход не мешало бы, — согласился комиссар.

Пообедав, все разбрелись по койкам «слушать подводные шумы», потому что по нашему распорядку ранним утром наступает «подводная ночь». В отсеках тишина. Вахтенные берегут отдых товарищей, стараются не шуметь без особой надобности.

Но комиссар и эти часы не хочет упустить. Бесшумно ходит из отсека в отсек, подсаживается к вахтенным, показывает календарный листок, дает прочесть короткую историческую справку на обороте, вполголоса беседует с матросом. Особенно подолгу говорит с агитаторами: они проведут беседы, когда встанут матросы очередной смены. Постепенно почти все узнали об исторической дате. У людей приподнятое настроение. И разговор один:

— Вот бы сегодня еще разок ударить по фашисту!

Поднял нас громкий голос командира отделения гидроакустиков Лямина:

— Шум винта одиночного транспорта!

Пулей лечу в центральный пост. Подводная лодка с дифферентом на корму медленно выбирает последние метры к перископной глубине. Воют ревуны торпедной атаки. В носовом отсеке готовят к выстрелу последнюю торпеду.

Транспорт небольшой. Командир сначала не хотел и трогать его, но потом решил, что и такую цель грех упускать. Сближаемся с противником. Штурман обеспокоенно докладывает:

— Под килем пять метров. Глубина резко уменьшается!

— Четыре метра…

— Три метра…

— Стоп левый! — командует Лисин. Досадует: — Вот и выходи в атаку на такой глубине… Приготовиться к всплытию! Будем атаковать в позиционном положении.

— Берег близко? — спрашивает старпом.

— Мили четыре…

— Опять рисковать…

— Другого выхода нет.

Одна за другой следуют команды торпедистам, трюмным, дизелистам.

Старшина Нахимчук крутнул маховик колонки продувания главного балласта. В балластных цистернах шумит воздух. Лодка всплывает. Командир, комиссар и двое наблюдателей-сигнальщиков выскакивают на мостик. Пущены дизеля. Начинается погоня. Юркий транспорт меняет курсы, не дает прицелиться. Но торпеда все же устремляется к судну. Казалось, она неизбежно угодит ему в борт. Но транспорт резко отворачивает и оставляет торпеду за кормой. Она прошла от него метрах в тридцати. Командир приказывает:

— Артиллерийская тревога!

У нас в строю одна сорокапятимиллиметровая пушка. Разве это оружие!

Комендоры во главе с управляющим огнем Новиковым карабкаются по трапу. Последним спешит запыхавшийся кок Шинкаренко. По артиллерийской тревоге его место тоже у пушки.

Я развертываю свой боевой пост подачи боезапаса. Вся палуба центрального поста от артпогреба до трапа устилается плетеными матами, на них устанавливаются ящики со снарядами. С мостика долетает звонкий доклад командира расчета Субботина:

— Товарищ командир, орудие к бою готово!

— Огонь! — приказывает Лисин.

Стрельба ведется с максимальной скорострельностью. Мы еле успеваем открывать ящики и подавать снаряды. Над люком склоняется Лисин. В грохоте выстрелов с трудом слышим его:

— Горит!.. Застопорил ход!..

Скорее по догадке записываем в вахтенный журнал: «Транспорт горит, застопорил ход. Артогонь продолжаем. Циркулируем вокруг транспорта».

В центральный пост кубарем скатывается Гусев:

— Фотоаппарат! Где мой фотоаппарат?

Из второго отсека приносят «ФЭД» комиссара. Схватив его, Гусев исчезает. Командир кричит с мостика:

— Запишите в вахтенный журнал: «Транспорт стравливает пар. На воду спущены две спасательные шлюпки. Команда покидает судно».

Мне приказано подняться на мостик. Взбегаю по трапу. Второй раз за все время боевого похода вижу небо. Оно в тяжелых облаках. Вдали виднеется берег. Горящий транспорт пачкает небо черным дымом. Спасательные шлюпки спешат уйти от него подальше. Командир спрашивает меня:

— У вас все подготовлено к срочному погружению?

— Так точно, все.

— Тогда полюбуйтесь этой картиной. Такие случаи не часто бывают.

Мостик окутан дымом от выстрелов. Пушка-полуавтомат бьет беспрерывно. Бьет резко, пронзительно — ушам больно. Пузырится и дымится краска на стволе. В накатнике от долгой стрельбы кипит масло. Жгучие брызги прорываются из сальников, попадают на руки и лица артиллеристов. Моряки словно и не замечают ожогов, им некогда стереть со щек масло, смешанное с потом. Они трудятся упрямо и неутомимо. Каждым выстрелом моряки мстят за Ленинград, за страдания своих близких, за все беды, которые принес враг на нашу землю. Наводчики Кулочкин и Лукаш не отрываются от прицелов, хотя при каждом выстреле резиновые наглазники больно бьют их по лицу.