Владислав Микоша - Рядом с солдатом

79-я морская стрелковая бригада полковника А. С. Потапова прямо с кораблей пошла в бой, и 22 декабря прорвавшийся к Северной бухте враг был отброшен, а спустя два дня контратака прибывшей из Туапсе 345-й стрелковой дивизии подполковника Н. О. Гузя остановила наступление фашистов на Мекензиевы горы.

Работы у нас было много. Только успевай поворачиваться. При всяком удобном случае мы заглядывали на батарею капитана М. В. Матушенко, вели ее кинолетопись и, бывали случаи, пользовались исключительным гостеприимством комбата. В глубоком каземате нам удавалось иногда не только передохнуть в полной безопасности, но и вкусно пообедать, а это в тяжелых условиях обороны было большой редкостью.

На батарее мы узнали только что разнесшуюся по фронту весть: в дзоте № 11, отбитом у немцев, нашли тела нескольких краснофлотцев, оборонявшихся под командой старшины 2-й статьи Сергея Раенко. Гарнизон дзота в составе Раенко, Калюжного, Погорелова, Доли, Мудрика, Радченко, Четвертакова в районе деревни Дальняя (Камышлы) на направлении главного удара врага трое суток отбивал его атаки. К дзоту с боеприпасами прорвались политрук Потапенко, краснофлотцы Корж, Король и Глазырин.

Врагу удалось захватить дзот только тогда, когда все его защитники погибли. В живых остался один Глазырин. Ночью, прихватив с собой ручной пулемет, он приполз на Командный пункт части. Дзот пал 20 декабря. А когда его Снова отбили, в противогазной сумке Калюжного нашли записку: «…Родина моя! Земля Русская! Я, сын Ленинскою комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказало мне сердце. Бил гадов, пока в груди билось сердце. Я умираю, по знаю, что мы победим. Моряки-черноморцы! Деритесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак! Клятву воина я сдержал. Калюжный…»

Записку Калюжного Матушенко прочел нам из своего блокнота, о ней уже внали все на флоте и в обороне города.

— Да, — спохватился комбат. — Вас разыскивает Борисов, сейчас звонили из горкома. Я задержал катер, он ждет у причала.

Когда с катера мы пересели в свой газик и Петро погнал его к горкому, мы с Рымаревым рассказали водителю про дзот № 11 и записку краснофлотца Калюжного.

— О це лтоды так люды! — воскликнул Петро. В его устах, насколько мы знали, это была самая высокая оценка.

Встретившись с Б. А. Борисовым, я прежде всего спросил:

— Про одиннадцатый дзот знаете?

— Знаю. Знал еще тогда, когда ребята его обороняли.

— А почему же нам не сказали?

— Ладно, ладно! Вы нам живыми нужны!.. Вас ведь вон всего: раз-два и обчелся… Да и пленка все равно бы пропала.

— Тогда вот о чем скажите, — не унимался Дмитрий. — Неужели мы с такими ребятами не отогнали бы фашистов к чертовой матери от Севастополя? Ведь сердце кровью обливается… А нам так немного надо. Ну еще бы пару дивизий…

Борисов молча подошел к карте:

— Вот, смотрите…

В комнату кто-то заглянул.

— Мы тебя ждем, Борис Алексеевич, — позвал его председатель горисполкома В. П. Ефремов.

— Начинайте. Я сейчас подойду.

Он положил руку туда, куда сходились тонкие линии всех железных дорог, — на Москву.

— Четырнадцатого декабря освободили Ясную Поляну, пятнадцатого — Клин и Истру, шестнадцатого — Калинин, — сказал Борисов. — Цель нашего контрнаступления под Москвой — разгромить ударные группировки врага, угрожающие столице с северо- и юго-запада. Как вы считаете, это важно?

Мы пожали плечами: какой же может быть разговор.

— Восьмого декабря, — продолжал Борис Алексеевич, — освобожден Тихвин, и сейчас борьба идет па подступах к Ленинграду. А вы знаете, что сейчас едят ленинградцы?

Тогда мы этого не знали, как не знали и многого другого.

— Так вот, они едят суп из отработанных кожаных деталей станков, приводных ремней и прокладок. Как вы думаете, сколько может держаться город в таком положении?

Мы молчали.

— И вообще, подумайте, что на данном этапе важнее. А то рассуждаете, как мальчишки, — сказал секретарь. — А теперь вот что: у нас сейчас на исполкоме будет стоять вопрос о новогодних елках.

Мы недоуменно переглянулись.

— Это очень важно, — как бы не замечая нашего недоумения, спокойно говорил Борисов. — И нужно это не только детям, но и взрослым… К сожалению, это не наша мысль, а постановление ВЦСПС… Елка — это вера в жизнь, в будущее. Ну, на этот раз понятно? Вот мы и хотели, чтобы вы все это сняли…

Мы уходили от Борисова удрученные — снять это было невозможно. У нас не было достаточно света, и все, что происходило ночью или в помещении, для нас пропадало.

А Новый год удался. Елки (вернее, сосны — елок не было) в ночной вылазке под самым носом врага достали моряки полковника Горпищенко. Там не обошлось без приключений: смельчаки «сняли» 8 вражеских автоматчиков, да еще и «языка» привели. Если бы это было днем — какой бы у нас был материал!

Старый год уходил, и к концу его все атаки немцев на Севастополь были отбиты.

У врага отбили Керчь и Феодосию.

Начинался новый, 1942 год…

— Сводка все та же! — сказал пришедший из штаба Н. Б. Левинсон. — Завтра до рассвета надо пробраться к полковнику Жидилову. Под Итальянским кладбищем на Федюхиных высотах его КП. Где Петро? Дорога на Ялту под Сапун-горой простреливается. Немцы по ночам бьют вслепую, стараясь блокировать подвоз боеприпасов в расположение седьмой бригады. Днем этот участок дороги простреливается прицельным огнем. Нам рекомендовано пробираться туда до рассвета.

Наум Борисович замолчал, ожидая нашего ответа.

Дима лежал на постели с закрытыми глазами, но не спал. За окном на Мичманском бульваре застрочил зенитный крупнокалиберный пулемет. Вошел Прокопенко и, прислонившись к дверному косяку, замер. Наступила тишина.

— Ну, что молчите? Дима, брось притворяться спящим!

…За час до рассвета мы были уже на Сапун-rope. Каким чутьем Петро угадывал дорогу, понять было невозможно.

— Охвицеры, тримайсь! Зараз будэмо йихаты пид гору. Хиба ж я знаю, шо там? Може, хрицы дорогу пошкрабалы…

Внизу в черном провале изредка сверкали взрывы снарядов, и тишину разрывал сухой и резкий треск. Периодические вспышки орудийного огня и мертвый дрожащий всплеск немецких ракет освещали нам короткие отрезки пути. Петро катил нас с Сапун-горы.

— Смотрите в оба! Только не прозевайте съезда с шоссе влево. А то прямиком к немцам угодим, — беспокоился Левинсон.

Петро остановил газик, выключил мотор и прислушался. Вдали тяжело работал мотор перегруженной машины.

— Треба трошки помацаты дорогу, — сказал Прокопенко и, сойдя с машины, ушел вперед. Его тяжелые шаги простучали кирзовыми сапогами по асфальту и замерли в темноте.

— Поколупали сашейку, гады, — раздался из темноты голос шофера.