Владислав Микоша - Рядом с солдатом

— А вы посидите у нас — не то еще увидите… и фрица живого там засымите, — добавил другой краснофлотец.

Где-то недалеко звонко протрещал немецкий пулемет, и снова наступила тишина. Моряки приумолкли, деловито скручивая из газет козьи ножки. Острый махорочный дух заполнил траншею.

В Севастополе глухо и протяжно рвались тяжелые бомбы.

— Страшно там — в городе-то? Враз завалить кирпичом могут, — кивнул в сторону Севастополя моряк.

— Здесь вроде спокойнее и видно, откуда враг на тебя кинется, а там… — Конец моей фразы заглушила беспорядочная трескотня автомата.

— Это ты не скажи, — обращаясь скорее к товарищу, чем ко мне, начал один из моряков. — Ты не был у нас семнадцатого-восемнадцатого числа, когда мы еще под капитаном Бондаренко ходили… Тут такой ад кромешный был! Пу и задали мы тогда фашистам…

Речь шла, конечно, о втором штурме Севастополя, который начался 17 декабря. За гору Гасфорта в тот день сражался один из батальонов бригады под командованием капитана Бондаренко. Тогда высота несколько раз переходила из рук в руки.

— А потом они еще «психичку» затеяли, гады, — продолжал боец, — по левому флангу во весь рост напролом перли. Только… Нормальный развб такое придумает? Вот бы что заснять — цирк! Вот когда пх посекли… Только это уже не здесь, а на высоте 154…

— «Мессер»! «Мессер»! «Ложись! — крикнул, смеясь, его товарищ.

Над окопами летела белая чайка и беспокойно вертела головой, как бы пытаясь понять, что за необычный треск поднялся на ее пути. Когда из острого крыла выбились два белых перышка и, кружась, стали опускаться вниз, она с резкими криками взмыла в небо и молниеносно покинула опасную зону. Снова наступила тишина.

Только теперь я заметил, как много стреляных гильз на дне траншеи.

— Когда это успели столько? — спросил я, вколачивая каблуком гильзы в глину.

— Каждый день понемногу напоминаем о себе, а то соскучатся гитлеровцы без музыки…

До наступления темноты просидел я в траншее на переднем крае, снимая окопные будни. Так тихо и безмятежно, не считая редких перестрелок, прошел длинный день.

Уходили из «хозяйства» полковника Е. И. Жид плова, когда над Итальянским кладбищем засияли яркие звезды и потянулись к ним холодными вспышками ракеты.

В газике мирно похрапывал Прокопенко, а над Севастополем метались, скрещиваясь, светлые мечи прожекторов. Было тихо-тихо, только в стороне Сапун-горы натруженно пел мотор грузовика.

— Охфицеры, тримайсь! — весело гаркнул проснувшийся Петро и тронул машину с места.

Ехали молча. Я думал о том, что каждый клочок земли, по которой я сегодня ходил, напоен русской кровью — еще с той далекой обороны 1854–1855 годов. И о том, что знал о втором наступлении немцев на этом чургунском направлении, и о том, что мне сегодня не повезло — ничего особенного не удалось снять. Не думал, не мог думать, не знал еще, что во время третьего штурма города это направление станет главным и что моим сегодняшним собеседникам — и молодым краснофлотцам, и полковнику Жидилову придется принять на свои плечи всю тяжесть этого наступления…

А пока были будни. Обыкновенные военные будни перемалывали время войны день за днем…

— Эх, черт, какой сон перебил! В Киеве у матери в гостях был, а ты все испортил… — Громко застонала железная с никелированными шариками кровать. Дмитрий перевернулся на другую сторону и затих, пытаясь, видно, вернуть потерянный сон.

В черном окне опрокинула свой ковш Большая Медведица. Где-то далеко тяжело охнули одна за другой две бомбы. Я провалился в сон…

Нас разбудил нарастающий вой — резкий, душераздирающий, какого мы еще никогда не слышали. Вой перешел в ни на что не похожий рев, от которого защемило, завибрировало все внутри. Раздался взрыв. Мне показалось, что гостиница наша покачнулась и сдвинулась с места. Взрывная волна с шумом распахнула окно и сорвала с крючка дверь. Окно на случай бомбежки мы на шпингалет не закрывали, при близких взрывах оно только распахивалось, и стекла оставались целы. Наступила неприятная тишина, звенело в ушах. Где-то на передовой короткими очередями потрескивал пулемет.

— Мне что-то не по себе… одевайся, выйдем на улицу.

— А тебе когда-нибудь бывает по себе? — ворчал Рымарев, натягивая брюки.

Взглянув на потолок, я увидел, что люстра слегка покачивалась. Дмитрии, тоже обратив внимание на люстру, стал протирать очки, будто не веря своим глазам. Наспех одевшись, мы вышли на улицу. В глубине темного провала арки спал в газике Петро.

— Вот это богатырский сон! Неужели он ничего не слышал?

На Северной стороне торопливо залаяли зенитки. Охнули одна за другой несколько бомб. Бледные лучи прожекторов заметались под луной и вдруг все сразу упали на землю. Снова ночь окунулась в тишину.

— Ну, куда? Может, на Графскую? — предложил Рымарев.

Мы бесцельно побрели к Графской.

За светлой колоннадой пристани весело играло осколками луны море.

— Пойдем посидим у воды… Или спать хочешь?

— Да нет! На сердце как-то тревожно… Сам не пойму, что со мной, — отозвался Дмитрий.

— Как там, на новом месте, мама? Уговорили ее сердобольные родственники эвакуироваться на Урал. Сидела бы себе в Москве, разве фашистов пустят туда?

— Тебе что волноваться! А вот мои в Киеве. Трудно даже представить, что там. Может, и в живых-то их нет! — Рымарев снял очки и посмотрел влажными близорукими глазами на луну. Его взгляд без очков был растерянным, безо-ружным, детским… Волнуясь, он всегда протирал очки, даже если они были чистыми. На этот раз ему пришлось протереть и глаза. Я стукнул друга по спине:

— Все будет хорошо. Ты же всегда умел быть железным в трудную минуту и только что меня успокаивал…

На лунной дорожке бухты показался катер. У Павловского мыса темнел силуэт какого-то эсминца.

— С Большой земли, наверное. Может, почту привез, — сказал задумчиво Дмитрий.

Мы стали следить за катером.

Оп подвалил к пирсу, и на берег соскочили несколько командиров. Один из них направился к нам.

— Ба! Кого я вижу! Вы чего тут торчите, писем ждете?

— Долинин? Здорово! Неужели с Большой земли?

— Да… А вы-то, кинохроникеры, такой кадр сейчас упустили. «Юнкере» врезался в угол депо у нас на глазах. Видели?

— Нет, только слышали. Ты надолго?

— До конца! Знали бы вы, каких трудов стоило мне вырваться из Батуми сюда…

Это был наш друг капитан Долинин, политработник с линкора «Парижская Коммуна».

— Письма привез? — нетерпеливо спросил Дима.

— Писем вагон, только кинооператорам что-то не пишут. Не унывайте — там еще тральщик с письмами на подходе. Я вам свежую «Комсомолку» дам — читайте новые стихи Симонова — «Жди меня, и я вернусь» — отличные стихи, душевные… Ну, ребята, пока. До завтра. Тороплюсь… — Он дал нам несколько газет и побежал догонять своих, но тут же вернулся: — Да, чуть не забыл сказать главное — с нами прибыл сюда из Московского радио Вадим Синявский с товарищем. Сегодня они будут вести радиорепортаж прямо с батареи на Малаховом кургане. Вадим ин-тересовался, где Микоша и может ли он с ним встретиться. Ну как? Неплохой я вам материальчик подкинул? Только успевайте снимать!