Владислав Микоша - Рядом с солдатом

— Ребята, идите в рубку, так приказал командир!

Мы подчинились, и не напрасно. Во время второго захода «юнкерсы» вывели из строя пулеметный расчет, и двое моряков, обливаясь кровью, рухнули на палубу. Но немцам этот заход стоил одного самолета, который, волоча за собой черный шлейф дыма, скрылся за косогором. Нам удалось снять конец этого налета — горящий Ю-87 и его взрыв за складкой Мекензиевых гор.

Бронепоезд, замедлив ход, остановился в глубокой выемке между двух обрывистых скал. Из этой почти неуязвимой для него позиции он совершит огневой налет своей артиллерии в район Камышловского моста. Там гитлеровцы вели накопление пехотных сил для нового броска на железнодорожную станцию Мекензиевы Горы.

— Шевелитесь, хлопцы, обстрел будет коротким. Десять минут, и нам надо убираться в тоннель. Видите? — Капитан-лейтенант Харченко показал на небо. Над нами высоко в синеве кружил самолет-корректировщик, «рама».

— Минут через тринадцать здесь будут «юнкерсы», а нам нет резону бесцельно рисковать! — Посмотрев на часы, командир бронепоезда дал команду: «Огонь!»

Трудно и неудобно было снимать этот огневой налет с самого бронепоезда: все было таким шатким, все прыгало и вздрагивало — и палуба, и борта, и не на что было опереться для устойчивого положения. А уши, казалось, навсегда утратили возможность что-либо слышать. Не успели мы опомниться, как снова наступила тишина, которая тут же сменилась тяжелыми вздохами паровозов, и мы, быстро набирая скорость, покатились в обратный путь к Севастополю.

— Смотрите! Какая эскадрилья! — показал на небо мичман Александров.

Я схватился за «Аймо», но тут же опустил камеру. Высоко-высоко в голубой весенней дымке летела стройная журавлиная стая. Вскоре и небо, и журавлиный клин накрыла черная, закопченная громада тоннеля. На полном ходу «Борис Петрович» влетел в его открытую пасть, а бомбы, сброшенные уже невидимыми самолетами, рванули неподалеку от тоннеля и лишь слегка повредили балластную платформу в конце поезда.

— Какой расчет! Еще бы несколько секунд опоздания — и бомбы угодили бы в цель!.. — радовался Рымарев. Мне было тоже легко и весело: хорошо поснимали и избежали опасности. Поезд, отстояв в тоннеле, пока шел налет, помчался в Севастополь.

И только черные ленточки матросских бескозырок развевались на быстром ходу…

Весна в Севастополе ощущалась на каждом шагу — ив городе, и на передовой. Радостно, по-весеннему гомонили дети, выбегая из школы во время большой перемены. Высоко в небе, не боясь рева самолетов, летели на север стройные стаи журавлей и диких гусей.

В районе Херсонесского маяка тракторы потянули за собой плуги, бороны и сеялки. Начались весенние полевые работы. За рычагами трактора сидит коренастый, с обветренным лицом краснофлотец, с винтовкой через плечо и гра-натой у пояса. Он что-то поет и широко улыбается солнцу, весне. На его видавшей виды бескозырке, лихо заломленной назад, поблескивает надпись «Торпедные катера».

В промежутках между канонадой слышно, как с весеннего голубого неба льется радостная трель жаворонка… Отцвел миндаль, запели в светлой зелени соловьи, и зацвели яблоневые сады.

Весна вдохнула в людей надежду на то, что они выстоят, влила в них новые силы и волю к победе.

30-я батарея капитана Александера и его отважных друзей Матушенко, Драпушко, Лещенко остановили немецкую атаку в районе Мекензиевых гор. Наступила короткая тишина.

…После удачной съемки я по ходам сообщения возвращался от Александера, вышел наконец из зоны вражеского огня, пробежал, согнувшись, зеленую ложбинку и оказался в густом, белом, будто заиндевевшем, яблоневом саду. На меня пахнуло сладким медовым ароматом, и я прилег на зеленой траве под белоснежным навесом. Голова закружилась от свежего воздуха. После сырых и темных казематов батарей весна подействовала на меня, как молодое вино — ударила в голову.

Вдруг совсем неподалеку раздался выстрел. Стало тихо, и к нектарному аромату примешался запах пороха. Я приподнялся и стал осматриваться. Вокруг, кроме выкрашенных известью яблоневых стволов, ничего не было видно.

Странно, выстрел был совсем рядом. Садик пеболыпой, и я видел все его границы. Казалось, нигде ни души. Я уже начал думать, что все это мне почудилось…

Прошло около часа, а я все сидел в саду. Уходить не хотелось.

В Севастополе шла бомбежка. Я слышал, как ухали бомбы и часто гремели зенитки. Воздух был таким чистым и гулким, что я услышал даже, как на Корабельной дали отбой воздушной тревоги. Запела, зацинкала, прыгая с ветки на ветку, маленькая розовобрюхая птичка. И снова — выстрел. Он треснул как-то особенно сильно, звонко. Птичка с тревожным писком упала в траву, но тут же вспорхнула и улетела прочь. Выстрел раздался сверху, будто стрелок скрывался в ветвях. Я тихонько встал, сделал несколько шагов, но тут же услышал женский, но довольно грозный и настойчивый голос:

— Стойте, капитан третьего ранга, ни шагу вперед! Кто вас сюда принес? Обнаружат меня из-за вас… Идите в обратную сторону.

Я, ничего не понимая, стоял в нерешительности.

— Вы что, не слышали?

Послушно отойдя на свое место, я снова сел в траву.

Прошло около сорока минут, и снова громыхнул выстрел. Потом я увидел идущую мне навстречу девушку в пилотке. На плече у нее была винтовка с оптическим прицелом. Она шла, тонкая, стройная. Камуфлированная немецкая плащ-палатка, задевая за ветки, развевалась позади.

— Лейтенант Павличенко, — сказала девушка, приложив к пилотке тонкую руку. — Не обижайтесь на меня за резкость, пожалуйста, но вы чуть не испортили мне засаду. Место здесь какое, а? — Она села со мной рядом. — Ну что ж — перекур!

Только сейчас я увидел ее лицо. Пилотка была ей так к лицу и так хорошо подчеркивала его тонкий овал… Ее спокойные серые глаза смотрели на меня иронически, но доброжелательно.

— Что это у вас за штука? — показала она взглядом на «Аймо».

— Вроде вашей.

— Кино… Вы кинооператор, да? — Она с интересом стала расспрашивать о моей работе.

Я смотрел на нее, молодую, красивую, — знаменитого снайпера Людмилу Павличенко — и диву давался: ведь 205 гитлеровцев ухлопал уже этот «ангел»…

— Знаете, Людмила, как мне повезло сегодня? У меня ведь давно есть заявка из Москвы — снять вас за «работой» для киножурнала. Но найти вас никак не удавалось. И вот…

— Да, это верно, я часто в засадах, и никто не знает, где нахожусь. Вы нашли меня, конечно, случайно…

— Конечно… Прошу вас, лейтенант, рае уж так вышло, обратно на дерево, в засаду, а я приспособлюсь и сниму вас.

Людмила засмеялась весело и звонко, как девчонка, осторожно маскируясь, пробралась на крайнее дерево, удобно устроилась в развилке веток, прильнула к оптическому прицелу. Так я все и снял — как она шагает в больших кирзовых сапогах, как цветущие ветки задевают за плащ-палатку, за дуло винтовки… Я снял крупным планом ее лицо сквозь яблоневый цвет. В ее облике — пилотка, большие серые глаза, брови, решительно и строго сведенные у переносицы, — было что-то знакомое и далекое… Потом я подумал, что у пилотки не хватает кисточки, что Людмила чем-то очень похожа на девушек героической Испании, ко-торых я видел на кинокадрах Кармена и Макасеева.