Владислав Микоша - Рядом с солдатом

— Не торопитесь лезть в пекло… Ведь война только начинается, а вам, судя по всему, еще доведется рисковать…

Да, он, видно, прав. Хороший малый этот майор и такой заботливый…

В столовой было шумно и оживленно. Обед затянулся. За окнами сгустилась синева.

Неподалеку заходят на посадку самолеты — один, другой, третий. Вернулась с боевого задания эскадрилья. Мы выбежали, стали считать машины. Из двенадцати только семь. Прошло несколько томительных минут, и еще один приземлился — прямо на «брюхо». Стрелка-радиста вынимали, раненного, из кабины. Четыре бомбардировщика не вернулись. Наши истребители были отрезаны на подходе к цели. Не вернулись… За этим ведь судьбы людей, потеря самолета, гибель экипажа… А еще днем мы сидели все вместе на траве, шутили, смеялись. Как сейчас, вижу перед собой их лица — молодые, веселые, задорные. И вот — не вернулись…

На багрово-красной подпалине горизонта застыла, как траурный флаг, мрачная черная туча.

За полночь меня вызвали к начальнику штаба. Он показался мне совсем иным, чем днем. Строго и официально, стоя за столом над картой, майор сообщил:

— Самолет, на котором вы должны были лететь, не вернулся. Мы решили отменить ваш полет на Плоешти.

Я не сразу понял, что не случайно остался жив. Проспал, да… Но начштаба ведь просто запретил летчикам будить меня и брать в полет. И вот сейчас он еще раз пытается уберечь меня. Отказаться было так просто и совсем не по-стыдно: никто бы не обвинил меня в трусости. А лететь страшновато, конечно, и я чуть не поддался минутной слабости, но вовремя спохватился:

— Товарищ майор! Не могу поверить, что и этот полет будет таким неудачным. Я очень везучий. Если полечу, все будет в порядке!

— Не верю я в приметы. И вообще, бросьте меня уговаривать, черт возьми!

Мы проспорили до самого старта. И вдруг терпение майора, кажется, лопнуло, он ожесточенно бросил:

— Летите, черт бы вас побрал! — Майор встал из-за стола, подошел ко мне, обнял за плечи и неожиданно мягко добавил: — Летите, упрямец, и благополучного вам возвращения! — Начальник штаба крепко пожал мне руку, и я еще раз подумал, какой он все же хороший и добрый человек.

…Мои волнения были настолько сильны, что я стал приходить в себя лишь тогда, когда увидел далеко впереди сверкавшее холодным блеском море. Оно медленно наплывало, заполняя все пространство под нами. Надкусанная луна смотрела на меня сквозь поцарапанный купол кабины. Холодные блики густым слоем лежали на вороненом стволе пулемета.

Равномерный рокот моторов, голубые огоньки выхлопов, лунная дорожка на выгнутом море успокоили меня.

Мы летели на большой высоте. Было холодно, мне все время хотелось вдохнуть полной грудью, но все попытки сделать это были тщетными. Несмотря на холод, я не мерз, очевидно, влияло нервное возбуждение. Ночное море под луной переливалось бликами. За прозрачным куполом величественно проплывала неповторимой красоты панорама мира и спокойствия. Только темный ствол пулемета зловеще напоминал о войне. «Наверное, когда человек в опасности, он особенно остро чувствует природу», — подумал я.

На востоке слегка полиняла ночь. Вместе с зарей пришла тревога. Скоро цель. Начали лезть в голову непрошеные предположения. Мы летим в тыл врага, нападение «мессеров» неотвратимо. И еще стена огня, о которой мне рассказывали летчики: «Непроходимый заслон заградительного зенитного огня поднимается перед нами. Ребята пробовали прорваться, но пришлось отвернуть и сбросить груз в море».

Почему все это вспоминается так некстати? Сейчас надо все-все забыть и сосредоточиться только на полете, на съемках.

Небо начало сереть. Я увидел наши машины — слева, справа, сзади. Их девять. Пробую представить цель. Город нефти Плоешти. Как он выглядит? Мне не терпится снимать. Пробую «Аймо». Работает…

Бомбардировщики идут близко, то проваливаясь в воздушные ямы, то снова выравнивая линию полета. Растаяла и исчезла ночная тьма. Под нами серое море. Впереди неясная графитная дымка — будто карандашную пыль на стекле размазали пальцем. Вражеская земля. Сильно забилось сердце. Наверное, пора действовать. Я внимательно осмотрелся, сосчитал: «Семь, восемь, девять» — и начал снимать свою летящую рядом эскадрилью. Только бы хватило экспозиции. На общие плапы полета, подумалось, хватит, а дальше станет светлее.

Тянувшееся, как сонпое, время с появлением, берега понеслось вскачь. Земля, таившая в себе смертельную опасность, стремительно надвигалась. Вылетела из головы созерцательная чепуха страхов и предположений. Во мне, как в моем киноавтомате «Аймо», начала сама по себе действовать, разматываясь, туго заведенная пружина нервов.

Повесив рядом на ручном ремне аппарат, я взялся обеими руками за пулемет. Он был холодным, почти ледяным. Будто камера, так же надо смотреть в прицел-визир, выискивая кадр-цель. Вправо, влево, вверх… Только результат другой.

Опасности еще не видно, а нервы на пределе. Я всматриваюсь до боли в глазах в поголубевшую даль, но ничего подозрительного не вижу.

Вдруг в стороне, немного ниже нас, блеснули короткие вспышки огня. Черные всплески дыма стремительно улетали назад. Я оглянулся, еще не совсем понимая, что происходит. Вокруг, насколько позволяло зрение, все голубое пространство было заполнено бегущими назад всплесками дыма и пламени.

«Вот она, стена огня», — мелькнула у меня мысль. Я знал, что бояться истребителей во время зенитного обстрела не следует, и, оторвавшись от пулемета, схватил дрожащей рукой кинокамеру. Дрожали не только руки, я весь дрожал так, что думал — не смогу снимать. Но то ли холодный металл камеры, плотно прижатый к горячему лбу, охладил меня, то ли победил профессиональный инстинкт оператора-хроникера — мне было трудно разобраться, — но вдруг ко мне вернулось рабочее состояние, появилась привычная острота зрения. Все, кроме желания во что бы то ни стало снимать, отлетело, как всплески разрывов, назаД(«Только бы не отказал аппарат! Только бы не отказал!» — глядя в визир, мысленно повторял я.

Рев моторов заглушал работу механизма камеры, и, нажимая пусковой рычажок, я не слышал ее обычного рокота.

«Снял или нет?» В ушах звон, гул, стук… Откуда стук? Я отнял камеру от глаз, мне показалось, что она не работала. Все пропало! Лихорадочно сунув «Аймо» в перезарядный черный мешок, я убедился, к своей радости, что отснял всю кассету.

Заряжая новую кассету, я неотрывно следил за летящими бок о бок бомбардировщиками. Вдруг наш самолет резко подбросило, и он задрал нос кверху, а идущий рядом слева круто, со снижением отвалил в сторону. За ним потянулся черный шлейф дыма, у правого мотора забилось пламя.

«Горит! Теперь все. Пропал! Почему пе выбрасываются люди? Почему?» Я кричал, ругался, мной овладела такая злоба, что хотелось послать из пулемета длинную очередь. Но в кого? Наконец далеко внизу вспыхнули белые венчики парашютов.