Владислав Микоша - Рядом с солдатом

— Перепугался здорово, а? Страху-то было на всех нас с перебором! Палил ты, как настоящий стрелок… А кино, зпачит, не снимал?

— Брось, Коля! Видишь, малый не в себе! А ты пристал с расспросами… Если и не снимал, так стрелял вполне прилично… — Летчик с петлицами старшего лейтенанта, участливо улыбаясь, взял меня под руку: — Меня зовут Васей… Пойдем посмотрим, как фрицы разделали нашу дорогую птичку.

Перед нами на узкой песчаной косе, распластав перекошенные крылья с почерневшим левым мотором, от которого полыхало жаром, лежала на брюхе наша «птичка».

— Как это она не сгорела и дотянула до земли? — спросил я Василия.

— Николай дотянул, командир. Если бы не он… А скажи все-таки, ты успел снять, как мы им шарахнули?

— Не все, правда, но до нападения «мессеров» кое-что успел…

— Да ну! И огневой заслон успел?

— Даже разрывы бомб внизу прихватил, жаль, очень высоко мы летели. Чуть бы пониже…

— Если бы пониже, то не досчитались бы в штабе ни нас, ни тебя. Командир! Он, оказывается, все снял!

— Подожди! — Николай сосредоточенно считал в корпусе машины пробоины. — Ну вот и 62, 63 и последняя — 64-я… Неплохо пас разделали фашисты. Чудом ни одну тягу не перерубило. Хана бы нам была!.. Ну и когда же мы увидим твою съемку? — спросил он меня вдруг.

— Если завтра пленка будет в Москве, то через педелю, глядишь, и увидим на экране. Только мне еще предстоит вас обоих подснять, когда вернемся на аэродром. Жаль, пленку всю израсходовал, а то бы сейчас поснимал и вас, и вот эти дырки.

Я вытащил из кабины кофр со снятой пленкой и камерой, надел китель, подошел к моим новым друзьям. Они смутились.

— Товарищ капитан третьего ранга! — козырнул мне Николай. — Извините! Мы-то с вами все на ты… Не успели с вами там, па аэродроме, познакомиться, да и темно было…

— Ну и хорошо, что не разглядели!

Нам всем было очень легко и радостно. Так бывает, наверное, когда человека миновала беда. Радует все — и тишина, и теплое ласковое море, и сама возможность дышать, двигаться, жить…

В конце августа меня вызвали в политуправление Черноморского флота. Дивизионный комиссар Петр Тихонович Бондаренко сказал:

— Вам надлежит на теплоходе «Абхазия» идти в осажденную Одессу. Там явитесь к командиру крейсера «Коминтерн» капитану второго ранга Ивану Антоновичу Зарубе. У него будете «базироваться». Сегодня Севастополь надо защищать в Одессе. Вам все ясно?

«Неужели так плохи дела, что уже пришло время защищать Севастополь?» — подумал я. До Одессы целую ночь надо идти на корабле. На сердце стало тревожно.

В начале августа была осаждена Одесса. Это были первые шаги фашистов к Севастополю. Не верилось: неужели можно пустить врага в Крым? Было горько думать об этом, но тем не менее я приготовил камеру, пленку и ждал, когда дадут команду ступить на борт теплохода «Абхазия». На этом комфортабельном курортном лайнере мне приходилось не раз ходить из Одессы в Батуми, снимать самые мирные сюжеты для нашей кинохроники. И вот теперь «Абхазия» неузнаваема — всюду зенитные орудия и спаренные крупнокалиберные пулеметы.

…Из Южной бухты медленно выходила «Абхазия». На четырех палубах в задумчивом молчании стояли краснофлотцы.

Поплыла, удаляясь, Корабелка, Исторический… И, словно очнувшись от нахлынувшего оцепенения, моряки, сначала один, другой, затем все замахали бескозырками. Замелькали на ленточках названия кораблей Черноморского флота: «Парижская Коммуна», «Красный Кавказ», «Коминтерн», «Незаможник», «Ташкент». Бригада морской пехоты шла защищать Одессу. Весь ее личный состав был укомплектован из добровольцев. Сильные, мужественные, с торжественно-серьезными лицами прощались они с родным городом. Медленно проплывала Минная пристань, где у стенки стояли их родные корабли. С палуб махали руками уходящей «Абхазии» экипажи.

— Прощай, Коля! — слышится с эсминца «Беспощадный», — Не подкачай! Береги честь корабля!

— Не бойсь, я им дам, гадам, — откликается с «Абхазии» гигантского роста краснофлотец, увешанный гранатами и перевитый пулеметными лентами, с гитарой в левой руке. — А ты, Сашко, заходь до мамы, щоб дуже не журылась. — Он с яростью нахлобучил па самые глаза бескозырку и под аккомпанемент гитары тихо запел: «Наверх вы, товарищи…» Стоящие рядом матросы начали понемногу подтягивать, песня росла, набирала силу, и скоро уже пели все, кто был на палубе. Проплывали совсем рядом знаковые набережные, дома, улицы, покрикивали па прощание белые чайки, и город оставался за кормой.

…Как ни старалась «Абхазия» догнать уходящее на покой солнце, оно успело нырнуть в море. Вспыхнул край неба рубином и погас. Сразу с востока навалилась теплая южная ночь. Гудит, постукивает машина. Теплоход идет в полной темноте. Дымят на юте заядлые махорочники, пряча огоньки в ладонях. На баке завели под гитару песню, и сразу повеяло на судне миром, несложным морским уютом.

Долго в ночи под качающимися звездами пели матросы грустные песни и только под самое утро затихли. Гудит, стучит в монотонном ритме машина, и тянется за «Абхазией» непрерывный, голубой фосфорический след. Да) Впереди война. И это — только начало…

Потом все стихло. Палубы, шлюпки, спардеки плотно покрыты рядами лежащих в глубоком сне бойцов. Спят моряки, позвякивает оружие, амуниция, гремят, катаются между спящими гранаты-лимонки.

Еще не наступил полный рассвет, когда на горизонте показалось зарево пылающей Одессы. Заныла, завибрировала какая-то тонкая струна в груди. Мне вспомнилась мирная Одесса, и вот она перед нами в огне и дыму. Время от времени в небо устремлялись трассы зенитных снарядов, а беспокойные прожектора будто хотели стереть с неба звезды. Глухой и протяжный гул канонады нарастал все сильнее и сильнее. Из серой предрассветной мути выплыл, как призрак, Одесский маяк. И тут враг, кажется, обнаружил нас. Завыли снаряды, заухали вокруг «Абхазии» взрывы, вздымая тяжелые столбы воды. Но все обошлось. Видимо, вход в порт был плохо пристрелян, и немецкая артиллерия била вслепую.

Одесса горела. Тяжелые черные дымы грязными сгустками низко висели над городом и никак не хотели смешиваться с синевой осеннего неба. «Абхазия» благополучно прошла заградительные боны и ошвартовалась за Холодильником.

Быстро и молча, без громких команд, спускались по трапам моряки, тяжело нагруженные оружием и амуницией. Воэдух был насыщен гарью, и черные хлопья пепла медленно опускались на пирс и воду. Снова, теперь уже в бухте, начали рваться снаряды. Один из них угодил в мостик стоявшего неподалеку сухогруза, но никто на это не обращал никакого внимания. Мне было не по себе все время, пока завывал очередной снаряд. Хотелось лечь, вжаться в землю… Но это замешательство было коротким. Я быстро выхватил из кофра «Аймо», крепко прижал холодную камеру ко лбу и, нажимая на пусковой рычажок, начал ловить в визир попеременно то моряков, сходящих по трапу, то взрывы на воде. В работе легче гасилась тревога в душе, и я довольно быстро справился с нею.