Владислав Микоша - Рядом с солдатом

Но, увы, все же пришлось поверить, когда нам довольно категорично предложили следовать па берег. Мы наотрез отказались это сделать без ведома нашего консула.

— Связываться с консульством — это не наше дело. Мы обязаны выполнить приказ и отправить вас па Эллис Айлэнд, — настаивал полисмен.

— Вот тебе и на! Вместо Америки в тюрьму попали! — я взглянул на Колю.

— Да не просто в тюрьму, а на «Остров слез»!

Помня наставления мистера Флита, мы не притронулись к своим вещам, а просто пошли вперед по трапу, предварительно тепло попрощавшись с капитаном. Нас сердечно провожала команда, грустно помахивая фуражками.

— Ну вот и все, пойдем, Коля, в Америку!

…Мы шли по зыбкому трапу, впереди проглядывали небоскребы, а на пирсе нас ждала полицейская карета. Оглянувшись последний раз, мы увидели на мостике капитана. Он снял фуражку и помахал нам. Позади трое солидных полисменов тащили наши вещи, аппаратуру, пленку. Трап кончился. Англия осталась за спиной, впереди через стальную решетку — Америка.

Завыла сирена, замелькали рекламы — пестрые, яркие. Мы мчались, обгоняя бесконечные вереницы автомобилей.

В детстве я часто мечтал побывать в этом заморском городе. Мечтал взобраться на верхушку самого высокого небоскреба и взглянуть на чужой, неизвестный мир. Вот и взглянул…

— Ну как, нравится тебе Нью-Йорк? — горько сыронизировал Лыткин.

Резко тормознув, карета остановилась. Очнулись от дремоты наши конвойные. Задняя дверь открылась, и нас повели на пристань. У пирса стоял странный маленький пароходик, причаленный не то кормой, не то носом. Два вспотевших толстяка полисмена притащили, кряхтя от натуги, наши кофры.

— Чем они набиты — камнями? — спросил, отдуваясь, один из полисменов, опуская на палубу наши вещи.

Кроме нас на пароходике было еще несколько пассажиров, но без конвоя. Через пару минут «Фери» — так назывался пароходик — отчалил.

— Чудно — стояли к пирсу носом, а вперед пошли кормой!

Да, Лыткин не ошибся — суденышко ходило от берега к берегу не поворачиваясь, как челнок. Неуклюже, переваливаясь с волны на волну, поплыли мы к статуе Свободы. Теперь мы смотрели на монумент совсем другими глазами. Чем ближе мы к нему приближались, тем грознее, будто меч, заносила над нами свой факел позеленевшая «Свобода».

Наконец смешной кораблик причалил к каменному пирсу «Острова слез», и нас ввели в огромный, вокзального типа холл. Он был заполнен, как нам на первый взгляд показалось, развешенным для сушки бельем.

— Вот ваше место! — поставив вещи, сказал самый толстый полисмен и, протянув руку, добавил: —Мы не плохо потрудились, надеюсь, вы отблагодарите нас?

Одного доллара оказалось мало.

— Нас пять джентльменов! — показав на остальных, сказал толстый.

— Черт с вами… Держи, толстопузый, на всех! — Николай крепко выругался.

Взяв пятерку, полисмены приложили руки к фуражкам.

— Сенк-ю, сэр! Гуд бай! — откланялся толстяк, и мы остались одни под высокой крышей мрачного помещения.

— А мы здесь совсем не одни! — сказал я, оглядевшись, Лыткину.

Оказалось, что развешено не белье, это перегородки из простыней и одеял между разными людьми и целыми семьями, вынужденными жить здесь долгое время. Мы сели на свои кофры.

— Цыганский табор! — мрачно заметил Николай.

— И не один. Сколько их тут? Дети, старики, женщины. Это значит, все такие же безвинные, как мы с тобой.

— Ну что ж, разобьем и мы свою палатку, только у нас нет ни простыни, ни одеяла…

Лыткин курил сигарету за сигаретой и, насупив брови, решал какую-то очень важную проблему. Кончились сигареты и табак для моей трубки, растаяло сизое облачко дыма. Очень захотелось поесть, но никто не приходил. Мы устали сидеть в неудобных позах на жестких кофрах.

— Ты сиди, а я схожу позвоню, — вдруг сказал Коля и встал.

— Куда? Кому? — наивно спросил я, не поняв шутки.

— Рузвельту! — зло крикнул Николай и нервно заходил взад и вперед…

Время, казалось, остановилось.

Вдруг щелкнул замок, и в дверях показался маленький седой старичок, розовощекий, с чеховской бородкой.

— Здравствуйте, господа! Будем знакомы! Если нет возражений, я ваш переводчик и покорный слуга! — С нами говорил явно русский человек на чистейшем петербургском диалекте. — Перейдем к делу! Меня просили передать вам, что через час вас будут судить.

— Разве мы преступники? — не выдержал я.

— Конечно, на вашем месте я бы задал такой же вопрос, но только вы, ради бога, не волнуйтесь — ничего страшного не случится. Очевидно, вы первый раз в Америке? Ваше волнение мне очень понятно. Меня тоже судили. Да, да! Но это было еще до революции. Да, да! Принес меня сюда бог тоже без визы…

Приветливость этого человека немного успокоила нас.

— Старайтесь, господа, — простите привычку так вас величать — быть на суде предельно краткими и правдивыми, и тогда, смею вас заверить, все обойдется хорошо! Как там у нас на фронте? Я ведь русский — живу от одной сводки Совинформбюро до другой. Да, да! А как переживаю! Нет, не сумею объяснить… — Мягко поклонившись, переводчик удалился.

Через час наш знакомый старичок появился не один, а в сопровождении полисменов.

— Господа, вам надлежит пройти в зал суда. Прошу!

Нас ввели в большой светлый зал. Все здесь было предусмотрено — тюрьма и суд соседствовали. За высокой трибуной сидел седой мужчина в военной форме. Его китель был расстегнут. Откинувшись на спинку кресла, он читал книгу в яркой обложке и на наш приход никак не отреагировал. Мы сели вдали на отведенные для нас места.

— Скамья подсудимых! — шепнул Коля.

Над седой головой судьи, между скрещенных звездных флагов висел большой портрет Вашингтона. Было тихо.

— А все же очень занятно, Коля. Везет нам. Не многим удастся попасть под суд, да еще в Америке! Такое увидеть, испытать…

Прошло минуты три. Судья наконец оторвался от своей книжицы и, взглянув на нас пристально, нажал на кнопку. Тут же явился наш переводчик.

Поговорив с ним, судья встал и жестом попросил нас сделать то же. Громко и официально он произнес что-то вроде монолога.

— Ты понял? — тихо спросил Лыткин.

— Нет! А ты?

Николай покачал головой.

Судья жестом пригласил его к трибуне. Лыткин встал и с достоинством, не торопясь, зашагал к судье.

Я видел, как он стоял перед судьей и, отвечая на вопросы, поднял правую руку. О чем они говорили, услышать было невозможно.

Николай вернулся на место, и сразу же пригласили меня.

— Не робей, все будет о’кей! — успел он мне сказать, смахивая со лба капельки пота.

Я подошел к высокому постаменту. Судья строго и торжественно произнес:

— Поднимите правую руку и поклянитесь именем господа бога, что будете говорить чистую правду!