Владислав Микоша - Рядом с солдатом

Когда сквозь тучи проглянула луна, стало видно, что наш пляшущий на волнах «охотник» идет среди множества других плавсредств — ботов, шлюпок, железных понтонов и простых рыбачьих лодок, наполненных до отказа бойцами в шлемах и меховых ушанках, с рюкзаками за спиной и автоматами на шее.

Перегруженные лодки сидели низко в воде, и волны легко захлестывали борта. Бойцы не успевали касками вычерпывать из лодок воду.

Наш катер-охотник и несколько других корабликов, как могли, старались помочь бойцам, поднимали их па борт.

Но переправа продолжалась.

Резкими вспышками молний покрылся восточный краешек крымской земли. Задрожал утренний прозрачный воздух, затряслась под ногами палуба, захватило дыхание и заложило уши. Протяжный, нарастающий гул от орудийной канонады слился с ревом проходящих на бреющем полете «илов».

Я приложил ко лбу холодное «Аймо» и начал снимать летящие самолеты. Так только и удалось погасить охватившее волнение.

С песчаной косы Чушка протянулась до самой крымской земли густая дымовая завеса. Она как бы замерла, застыла, закрывая собой идущие на штурм Крыма корабли с десантом. Завеса мешала гитлеровцам вести прицельный огонь, и они били из Керчи наугад. Вражеские снаряды вздымали вверх белые фонтаны разрывов, и пестрая цветастая радуга переливалась, играла в водяной ныли.

Впереди — темный, задымленный, в огненных вспышках берег. Низко над проливом туда и обратно один за другим летят санитарные У-2, увозя из боя тяжело раненных солдат и матросов. А выше стройными клиньями — тяжело нагруженные «пешки». Воздух воет, звенит, гудит, тяжело охает и захлебывается, как бы не в силах выдержать лавину звуков.

Вот и берег. Подрулили к барже, наполовину выскочившей на грунт. Не помню, как я очутился на берегу. Снимаю. У сколоченных наспех причалов идет лихорадочная работа, с больших барж сходят «доджи», «студебеккеры», груженные снарядными ящиками. Где-то в пыльных вихрях начинают ухать мины, и все падают плашмя — кто в жидкую грязь, кто на ледяные кампи…

Еле успеваю перезарядить «Аймо» и снова снимаю. Подчалила самоходка, по трапу быстро сбежали матросы с автоматами наперевес. Они цепочкой кинулись в горы под степы крепости Ени-Кале и, перестроившись в шеренги, пошли в бой. В стороне от причалов маленький аэродром. Там то и дело взлетают и садятся самолеты. На разбитой дороге качаются, двигаясь в сторону Керчи, сотни грузовиков. Обгоняя тяжелые машины, мелькают юркие «виллисы».

В голове только одна мысль — снимать, снимать все, что происходит. Первое время от волнения и, наверное, от страха я как бы скрывался за крепко прижатой ко лбу журчащей камерой. Она вела меня вперед, и мне наивно казалось, что могла защитить мое лицо, голову от пули или осколка.

Загромыхали с катеров зенитки, покрывая небо белесыми вспышками разрывов. Над причалами и аэродромом появились вынырнувшие из-за горы «мессеры». Они с резким воем разрезали воздух, поливая свинцом причалы, грузовики и разбегающихся от них бойцов. Вдали, подняв черный столб с пламенем, рванула цистерна с горючим.

Запас пленки кончился, и я стал оглядывать причалы в поисках своей полуторки. Она, если не утонула в пути, должна быть где-то здесь. Наконец заметил издали, как с большого парома скатывалась наша зеленая машина. Из нее вышли Ряшенцев и шофер Дмитриенко. Я бросился к друзьям. Мы с Константином помогли Феде выкатить машину на крымскую землю. С самоходки рядом сбежали по трапу и присоединились к нам Наум Левинсон и Федор Короткевич.

— Живы! Рымарева с Дупленским не видели? — Левинсон с беспокойством посмотрел вокруг.

— Проедем, поищем — надо торопиться.

Когда мы выруливали из густого месива на дорогу, увидели идущих нам навстречу перепачканных глиной Рымарева и Дупленского, Вид у них был усталый, измученный, но, увидев нашу зеленую будку, они радостно бросились к нам.

— Вы что, форсировали пролив по дну? — пробуя отковырнуть глину с шинели Рымарева, спросил я.

— Пришлось пообнимать родную! Еле уползли, такое месиво было, даже «Аймо» поднять ни разу не удалось.

Мы были так рады друг другу, мы так мало надеялись на эту встречу, что теперь, когда опасность еще не миновала, опьяненные необыкновенной удачей, вдруг забыли, что находимся в центре боевых действий…

Из-за крутого поворота дороги, огибающей шлаковые горы завода имени Войкова, показалась по другую сторону голубого залива Керчь. Над городом, увенчанная цепочкой снарядных разрывов, доминировала гора Митридат. Керчь была объята дымом пожарищ, кое-где сквозь него прорывались оранжевые языки пламени и вздымались к небу высокие столбы бомбовых взрывов. Красивым амфитеатром раскинулся город на берегу бухты, усеянной крестами мачт потопленных кораблей, барж и катеров…

Пригород на этой стороне залива уже отбит у врага. Наши корректировщики сидят на домнах и сообщают координаты целей батареям, ведущим непрерывный огонь по врагу.

Мы с Рымаревым забрались на самый верх домны, на железный балкон, опоясывающий ее по окружности. Отсюда была великолепная панорама во все стороны — и Керчь, и бухта, и прилегающий район города были у нас как на ладони. Совсем неподалеку, на нашей высоте, летали, охотясь друг за другом, «кобры» и «мессеры», а мы охотились за ними, выжидая самые решительные моменты воздушного боя.

Вот наш истребитель потянул за собой шлейф черного дыма, и через секунду вспыхнул белый венчик парашюта. Ветер нес летчика в море, а самолет, объятый пламенем, не долетев до города, врезался в землю. «Аймо» замолкла.

Я засунул камеру в мешок и занялся перезарядкой, а Дмитрий неотрывно следил за парашютистом. В это время небо наполнилось гулом и зенитным грохотом, наша домна, как огромный резонатор, загудела, завибрировала… Несколько эшелонов наших штурмовиков устремилось с разных сторон на город. Они летели низко, вне действия зенитного огня противника. Охраняя их, наши истребители заполняли все небо. Воздух клокотал, будто закипел гигантский котел…

Запас пленки кончился. Я посмотрел в сторону того берега, где мы высаживались. Трудно было поверить собственным глазам. Просто невероятно — каким образом матросы и солдаты, вооруженные только автоматами, взяли в лоб этот неприступный высокий берег с его хитроумными укреплениями, траншеями, дотами, заминированными полями…

Были взяты пригороды, но освободить Керчь тогда пе удалось. Войска перешли к обороне.

Здесь на северной окраине города, недалеко от завода Войкова, в винном погребе, который мы окрестили «Крепость Дюпон», мы и перезимовали. Оборудовали себе уютную базу для жилья, соорудили двухэтажные нары и стол, железную печку, на которой военный фоторепортер «Красного Флота» Евгений Халдей удивлял нас своим кулинарным искусством. К нам присоединились мои земляки-волжане военные кинооператоры Даниил Каспий и Давид Шоломович. Рано утром мы расходились на «охоту» за кадрами, а при наступлении темноты собирались в нашей «крепости», обменивались впечатлениями за день и прислушивались к гулким разрывам снарядов…