Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

После завтрака братья ушли на каток. Бабушка сказала, что ей надо стряпать пельмени. Не пойду ли я, чтобы не скучать, к еврейке?

Мне показалось, что я ослышалась.

— К кому?

— К еврейке. Из Германии тут одна. От фашистов бежала, с двумя девками. Старшая — барышня уже, а другая помене. Вот и подружки тебе. Самоё-то Цецилия Марковна кличут, но старухи окрестные запомнить не могут: еврейка да еврейка. Ну я и привыкла…

Идти оказалось недалеко. Отодвинуть одну доску в сенях, протиснуться в щель и очутиться в таких же точно сенях. Не успели мы завершить эту операцию, как из двери высунулось круглое, румяно-белое лицо, ярко сверкнули глаза:

— Добро пожаловать! — Дверь теперь была распахнута, и на пороге стояла, улыбаясь, женщина обширных размеров. — Здравствуйте, Катерина Дмитриевна! А мы ждем не дождемся Неличку. Заходите, пожалуйста.

Бабушка извинилась, что недосуг. Я вошла.

Квартира — точная копия нашей, только обставлена обычнее: клетки для кроликов не было, зато был старорежимный комод.

Старшая из девочек — Эльза в неподдельно заграничной юбке в яркую клетку и коричневом суконном жакете с белой меховой горжеткой собиралась уходить. И ушла, ничего не надев поверх, в сорокаградусный мороз! Младшая — Марта довольно беззастенчиво разглядывала меня зелеными козьими глазами.

Основное впечатление от Цецилии Марковны — веселая живость глаз, манер, движений. Она угощала меня супом… из хлебных крошек с изюмом! Я была сыта по горло, но этого диковинного супа отведала. Он оказался очень вкусным.

Цецилия Марковна тут же пояснила, что такой суп едят все немцы. Хлебные крошки никогда не выбрасываются, а сметаются со стола в особую корзиночку. Когда их накопится достаточно, варят суп.

— И богатые? — не поверила я.

— И богатые! — с воодушевлением ответила Цецилия Марковна.

— Ну, они едят еще кое-что! — презрительно уточнила Марта.

— Конечно, едят! Но хорошая хозяйка никогда не позволит себе выбросить ни крошки…

— Моя мама очень хорошая хозяйка!

— Ты что, хочешь сказать, что я плохая хозяйка?

— Ничего я не хочу сказать!

— Неличка, не перенимайте у моей дочери манеры. Это не доведет до добра! Наверное, я плохая мать…

— Ну что вы!

— Кто говорит… — неопределенно бормотнула Марта.

— Конечно, плохая, раз моя дочь совершенно не умеет себя вести. Но если бы у меня было из чего готовить, то я-таки была бы хорошая хозяйка! — повеселела она. — Скажешь, нет?

— Ха! Если есть из чего готовить, то всякая…

— А вот и не всякая! Я прошла немецкую школу. Это кое-что, скажу вам! Немцы — особый народ. Возьмем, например, миллионера. Едет он в своем роскошном авто, а на мостовой лежит гвоздь. Что он сделает?

— Объедет?

— Ни в коем случае! Он остановит автомобиль, выйдет и поднимет гвоздь!

— Чтобы не проткнуть колесо?

— При чем тут колесо? Он — немец. А гвоздь — вещь. Пусть маленькая.

— Миллионер выйдет поднять гвоздь?! — изумилась я. — Такая жадина?

— Это не жадность, а экономия. Мои дочери не могут этого понять. А вот немцы…

— Немцы, немцы! Чего ты убежала, раз они такие хорошие, твои немцы?

— И не убежала бы ни за что, если б не Гитлер! — Глаза Цецилии Марковны сверкнули. — Ее папа был коммунистом. Но ему мало этого, он еще еврей! А это совсем другая клеенка…

Она заметила недоумение в моих глазах.

— Нет, не клеенка! Я хотела сказать… как это… как называется материя, ну эта… из какой делают обложки на книги?

— Коленкор?

— Коленкор! Ну, конечно, коленкор! Совсем другой коленкор! А я — клеенка… Ха-ха-ха!

Смех ее был так могуч и заразителен, что хохотали мы уже втроем, повторяя сквозь слезы: «Клеенка! Ой, не могу, клеенка!»

Отсмеявшись, я спросила:

— А где он теперь, ваш муж?

— Когда мы приехали в вашу замечательную страну… его почему-то арестовали, хотя он — коммунист и еврей.

Меня затопило горячей волной сочувствия и братства.

Доска в сенях стала отодвигаться по многу раз на день.

— Эта Циля — молодец! — говорила бабушка. — Веселая. Хотя попала, как кур в ощип, из Германии-то. Ссыльная ведь она сюда, в Уфу. Русский она, правда, знает — родители ее из Литвы, что ли. Все одно — чужбина, ан не унывает. Девчонок только своих зря распустила, больно перечат…

Перед Новым годом мы все вместе наряжали елку.

Бабушка водрузила на стол обещанный окорок. Испекла пирог с калиной. Я была обескуражена запахом этого лакомства. Циля попросила накануне у бабушки козьего молока и к праздничному столу принесла в эмалированной миске нечто застывшее, аппетитно колышащееся и совсем с другим ароматом, чем калина.

— Это рождественский пудинг с лимонной корочкой. Вы спросите, где я взяла лимонную корочку? Я вам скажу: это мой секрет.

Вместо вина бабушка сварила пенистую, сладкую брагу.

— Куда там шампанскому! — восклицал Леонид. — Во Франции мать стала бы миллионершей. Они бы знать забыли про свое шампанское!

Елка, разукрашенная московскими игрушками, ожидала своего часа. При зажженных свечах она озарилась блистающей красотой, и в комнату тихими шагами вошел праздник.

Огни двоились у меня в глазах. Я думала о том, что переживает в эту минуту отец, где мама? На свободе или… Да, это был очень тихий, едва слышный праздник.

— Э-э! Куда это годится! — воскликнул вдруг Валентин. — Что это мы совсем приуныли? Ведь Новый год…

— Да! Тысяча девятьсот тридцать седьмой! — подхватил Леонид. — Авось вынесет нас нелегкая. Надо встретить его, как подобает…

Я не заметила, когда занялось. Я видела, как огонь споро бежит от ветки к ветке по ватному «снегу», миг — и к потолку взмыл слепящий факел!

Раздался визг, грохот. Валя сдернул с кровати половик и набросил его на шелестящий огонь, сверху одеяло, собачью «доху». Все это повалили. Братья и бабушка топтали чадящую кучу ногами.

Я впервые видела, как огонь тушат тряпками, а не водой. Комната наполнилась дымом и вонью.

Потом обгоревшее дерево выбросили на снег. Открыли форточки. Половину ночи подметали, выносили мусор, мыли пол.

В обретенную чистоту вполз запах мокрой гари. Что-то он напомнил… что-то… недавнее…

Новогодняя ночь пахла ночью обыска!

Утром на свежем снегу лежал черный остов вчерашней красавицы.

— Я записал тебя в образцовую школу. Лучшую в городе! — с гордостью заявил Лёка по окончании каникул.

Я обрадовалась. В Таганроге я тоже ходила в образцовую. Моя радость вдохновила Леонида.

— Вообще, у моей племяшки должно быть все самое лучшее!

И тут же осекся:

— Что возможно, конечно…

Увы! Возможности его были более чем ограничены. Леонид работал в Осоавиахиме инструктором по учебным полетам на планере. Зарплата его была мизерной, и вместе с бабушкиной персональной пенсией за деда в 180 рублей на жизнь едва хватало. И то благодаря бабушкиной хозяйственной изворотливости.