Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Вспоминая прошедшее, мне как будто не верилось. По известиям из Пензы, Сперанский полюбился там своею кроткою и умеренною обходительностью. Управление ладьею после стопушечного корабля не могло казаться важным опытному моряку: оттого-то он мало входил в дела, подобно предместникам своим предоставляя большую власть Арфалову, в котором помещики начинали уже видеть неизбежную судьбину. Губернаторское место почитал Сперанский почетною для себя ссылкой. В этом случае я согласен был с его мнением и находил, что определением его оно более унижено чем возвышено.

Возвращаясь к Пензе, мне самому перед собой делается совестно: ибо, давно не говоря ни слова о моем семействе, я как будто совсем его забыл. В это спокойное время никаких больших перемен в нём не последовало, исключая одной, о которой буду говорить ниже. Брат и вторая сестра моя с мужем продолжали за границей пользоваться огромным содержанием, жили там припеваючи, свободно разъезжали из Мобёжа и Ретёля в Париж и Брюссель, одним словом, катались по Франции, как сыр в масле. Всё более стареющая мать моя терпеливо переносила вечную разлуку с единственным другом сердца своего. Старшая сестра моя, Елисавета, находясь при ней неотлучно, одна заботилась о её успокоении. Ей перешло гораздо за сорок лет, и она имела уже все маленькие слабости старых девок, между коими маленькое тщеславие занимало не последнее место. На публичных балах Сперанский всегда открывал их с нею польским, а у себя водил к столу, как старшую в чине по матери. Это делало ее совершенно счастливою, и она осталась поныне самою сильною защитницей незабвенного Михаила Михайловича.

Меньшая сестра моя, Александра, Москву и Петербург видела только мельком и всю жизнь провела в провинции; в ней было несколько странностей, но и в них не было ничего столичного. Ей уже исполнилось двадцать пять лет, и я полагал, что ее ожидает одинаковая участь с старшею сестрой; однако же она умела сыскать себе жениха в Пензе.

От времени до времени, на показ читателям, всё вытаскиваю я Пензенских дворян и всё не могу кончить, потому что я делаю сие только в случае крайней необходимости. Я не говорил еще о семействе Юматовых, состоявшем из матери-вдовы, трех замужних дочерей и трех сыновей. Старший, Степан Иванович, был женат, второй, Димитрий, бил сумасшедший; а третий, Петр, еще чрезвычайно молод. У них, вместе у матери с детьми, было более полутора тысяч душ в Саратовской губернии, где летом жили они в родовом селении Юматовке, а на зиму приезжали в Пензу. Анна Димитриевна Юматова была предобрейшая женщина, зато уже чересчур проста. Раз случилось, что один учитель из гимназии, желая похвастаться ученостью, рассказывал при ней, как город Помпею завалило пеплом из Везувия, и она несколько ночей потом не могла заснуть в беспокойстве, чтобы подобная беда не случилась с Пензой. Никакого воспитания детям она не дала и не могла дать; только меньшой, семнадцатилетний мальчик, с ополчением ходил на войну, был в Дрездене, в Лейпциге и в Гамбурге и между военными за границей немного понатерся. Возвратясь из похода, сделался он первым пензенским танцовщиком и франтом… Он как-то полюбился сестре моей и предложил ей руку. Мать моя не хотела согласиться по многим причинам: во-первых потому, что над семейством Юматовых смеялся весь город, и потому, что жених четырьмя годами моложе невесты был только что коллежский секретарь, а чин в это время был еще преважное дело. У нас пошла о том переписка, и я старался склонить мою мать на согласие, представляя ей, что для девицы, начинающей перезревать, хороший дворянин, добрый человек, имеющий пятьсот душ, может почитаться находкой. В июле месяце 1816 года совершился сей брак.

Приезд Александры Федоровны. — Поездка за границу.

Лето тысяча восемьсот семнадцатого года ознаменовано было у нас одним событием, которое все почитали тогда весьма обыкновенным, но которое имело важные последствия для России.

В начале 1814 года молоденький великий князь Николай Павлович, с меньшим братом, проезжая через Берлин, во время отсутствия короля, во дворце его был угощаем его семейством. Тут первый раз в жизни влюбился он в старшую дочь его и умел понравиться сей только из ребячества выходившей принцессе Шарлотте. Детская любовь сия не потухла, а скоро превратилась в серьёзную, в настоящую. Дружественные связи Императора с королем брачный союз между их семействами делали возможным, и в 1816 году все говорили о нём как о деле полаженном. Но главе сильного государства, еще усиленного новыми приобретениями, королю, искренно привязанному к Лютеранскому исповеданию, дать дочери своей дозволение оставить оное, конечно, должно было казаться великим пожертвованием. Надобно полагать, что взамен того тогда же тайно условлено было, чтобы великому князю быть непосредственным наследником Императора, мимо Цесаревича.

В июне месяце приехала невеста в сопровождении брата своего, принца Вильгельма; 25 числа, в день рождения жениха, было обручение, миропомазание её и наречение Александрой Федоровной, а 1 июля, в день её рождения, была свадьба. Я смотрел в открытое окно на торжественный въезд её: особая честь, которую хотели оказать, дабы отличить ее от других приезжающих в Россию принцесс, но которая после, дабы другим не было завидно, всем была отдаваема. В открытой коляске сидела она между, двух Императриц; миленькое личико её казалось слегка нахмуренным; вместе с любопытством выражало оно тот невольный страх, который молоденькие девочки должны испытывать при совершенной перемене жизни, при вступлении в новое семейство, в новую отчизну. Все смотрели на нее с нежнейшим участием, вспоминая добродушие, красоту и несчастья её матери.

Сзади верхом, рядом с прусским принцем, ехал Государь с видом чрезвычайно-довольным. За ним следовал Николай Павлович. Русские тогда еще мало знали его; едва вышедши из отрочества, два года провел он в походах за границей, в третьем проскакал он всю Европу и Россию и, возвратясь, начал командовать Измайловским полком. Он был несообщителен и холоден, весь преданный чувству долга своего; в исполнении его он был слишком строг к себе и к другим. В правильных чертах его белого, бледного лица видна была какая-то неподвижность, какая-то безотчетная суровость. Тучи, которые в первой молодости облегли чело его, были как будто предвестием всех напастей, которые посетят Россию во дни его правления. Но при нём они накопились, не он навлек их на Россию; но природа и люди при нём ополчились. Ужаснейшие преступные страсти в его время должны были потрясать мир, и гнев Божий справедливо карать их. Увы, буря зашумела в то самое мгновение, когда взялся он за кормило, и борьбою с нею должен был он начать свое царственное плавание. Никто не знал, никто не думал о его предназначении; но многие в неблагосклонных взорах его, как в неясно писанных страницах, как будто уже читали историю будущих зол. Сие чувство не могло привлекать к нему сердец. Скажем всю правду: он совсем не был любим. И даже в этот день ликования царской семьи я почувствовал в себе непонятное мне самому уныние.