Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Проезжая следующим утром по мосту, через Неман, при въезде в Тильзит, взглянул я на место свидания двух императоров, на место, где стоял исторический плот. Тильзит! при имени его обидном теперь не побледнеет росс, сказал Пушкин. И действительно, что нашли мы на почтовом дворе? Французского инвалида, не знаю, как тут оставшегося, который с гордым еще видом оросил милостыню. Пруссаки в это время с нами были отменно услужливы; комиссар советовал нам стараться опередить фельдмаршала, дал свежих, хороших лошадей и записку к соседу своему, комиссару на следующей станции в Остветене, где, по словам его, Барклай должен был остановиться обедать. Моему нетерпению не было границ; вслух пожелал я, чтобы герой наш на дороге умер и чтобы мы проехали по трупу его. Услышав мои преступные желания, Блудов даже вскрикнул от негодования. В Остветене комиссар наморщился, почесал затылок, но видно товарищ его имел над ним большую силу: он тотчас велел нам дать лошадей. Одной мили не доезжая до города Инстербурга, на левой стороне дороги, увидели мы небольшую мызу и на дворе её множество карет. Мы заключили из этого, что верно больной остановился тут отдохнуть.

Мы намерены были до свету выехать из Инстербурга, но возможно ли это с дамами? Пока, одеваясь, мы пили чай, пришли нам сказать, что фельдмаршал в эту ночь, на виденной вами мызе, скончался, и что посланный оттуда приехал заказывать гроб. Меня как по коже подрало: вместо радости почувствовал я угрызение совести, точно как будто желанием своим я уморил его. Однако же карета была у подъезда: мы не римские католики и, пожелав добродетельному еретику царствия небесного, пустились в дорогу. Мы едва могли переводить дух: так скоро переменяли нам лошадей и так прытко везли нас. В карете под княжескою короной изображен был герб Блудова вместе с Щербатовским и, сверх того, выставлена литера В. Поэтому принимали нас за семейство или за свиту князя Барклая. Таплакен, Велау, Тапиау, Погауен, — вот станции или места, через кои вихрем пронеслись мы до Кенигсберга. Я называю их потому, что они у меня были записаны и что дорога сия в Тильзит, замененная другою укороченною, более не существует.

В Кёнигсберге, на небольшой площади подвезли нас в г. Грегори, к Немецкому Дому, Deutsches Haus, в котором приготовлена была квартира для покойного. На площади нашли мы начальствовавшего в городе генерала Штуттергейма со всем штабом, во всей форме и с рапортом в руках. Он очень удивился, когда мы сказали ему, что труд его напрасен и что Барклая более нет. Это было засветло 14 мая.

Не знаю, почему Кёнигсберг почитают прусскою Москвою? Какие священные воспоминания наполняют его? Точно также, как Венгрию, как Ломбардию, как Шлезвиг, немцы почитают Пруссию заграничным своим владением; доныне не входила она еще в состав Германского союза. Да что же она такое? Под предлогом обращения язычников в христианскую веру, Тевтоническим орденом завоеванный приморский край. Не знаю, по какому праву папы и императоры дали рыцарям право владения в нём. Они спокойно в нём господствовали. Напрасно упрекают поляков в том, что будто бы они добровольно и беспечно дали им у себя тут утвердиться: добрые католики, они приняли их сначала как вспомогательное Христово войско, в услугам их готовое, для обуздания во тьме язычества пребывающих, часто непокорных данников их; но скоро, увидя их обман, столетия воевали с ними. С другой стороны, и Литва, вдруг поднявшаяся, угнетенных единокровных возбуждала к восстанию, сильно вступалась за них и помогала им. И нет сомнения, что владычество ордена было бы тут раздавлено, если б у него не было великих богатств в целой Германии, и если б оттуда беспрестанно не приходили к нему на помощь новые рати. Ливонский орден Меченосцев, лет за тридцать прежде того и почти одинаковым образом основавшийся в России, вместе с магистром своим признал над собою власть его, подчинил себя ему, и этот союз обоим был чрезвычайно полезен. Однако же, по временам, погибель грозила обоим; Ягелло, Витовт и еще прежде наш Александр Невский до основания потрясали их могущество. Польша восторжествовала, но тщеславие её довольствовалось званием вассала, которое принял орден; тогда-то, в честь Польского короля, небольшой городок, построенный на Прегеле, назван Королевцем. При Казимире IV преобладание Польши до того умножилось, до того потеснил он рыцарей, что оставил им одну только восточную половину Пруссии, и что из Мариенбурга на Висле, постоянной резиденции великого магистра и главного места управления ордена, они должны были в последней половине XV века перенести его в Королевец, который, кажется, с тех пор начал называться Кёнигсбергом: древность не весьма древняя. Известно, что в начале XVI века лютеранизм нанес смертельный удар воинственно-монашествующим орденам, и что Альберт Бранденбургский, магистр Тевтонического, и Готард Кеттлер — Ливонского, приняв новую веру, объявили себя независимыми герцогами, первый в Пруссии, последний в Курляндии. Тот и другой отреклись от немецкой или Святой Римской империи и поставили себя под покровительство католической Польши. Она в нём не отказала им, ибо в совершенном отделении их от Германии видела их ослабление; к тому же сам король Сигизмунд-Август имел наклонность к протестантизму. Расчёт был плохой: после Альберта Пруссия по наследству досталась маркграфам и курфирстам Бранденбургским, из коих один пожаловал ее королевством, а себя произвел в короли, и кончилось тем, что часть самой Польши сделалась их добычею. Зачем вклеил я тут это краткое историческое начертание? Да так, пришлось к слову.

Первый вечер, проведенный в Кёнигсберге, было мне нехорошо; я почувствовал лихорадку. Не для меня одного послали за доктором; явился англичанин Мотерби, прописал мне что-то успокоительное, и на другое утро был я как встрепанный. Пользуясь лучшим состоянием здоровья и хорошею погодою, пошел я по городу и зашел к Павлу Ивановичу Аверину, управляющему ликвидационною комиссией по заграничным расчётам после войны и оканчивающему тут свои занятия, который накануне был у меня, чтобы удостовериться насчет слухов о кончине Барклая, Он человек с необыкновенными, можно сказать, с несносными странностями, и мне хотелось бы его здесь представить; но говорить о нём нельзя иначе, как пространно, а мне теперь некогда.

В это же утро какой-то немецкий слуга повел меня смотреть достопримечательности; их было немного. Я побывал во дворце или замке и в соборном храме. Первый стоит на высоком месте и имеет четыре фаса или лица, выходящих на улицы, а внутри двор. Одна из сторон, старинная, построена еще великими магистрами, которые тут жили, а ныне помещаются какие-то чиновники и какие-то канцелярии. Другая сторона, гораздо новее, выстроена первым Прусским королем, горбатым Фридериком I. Тут венчался он на престол; разумеется, не миропомазывался, и в точном подражании Реймской церемонии не доставало Сент-Ампули. Тут останавливаются короли, и в несчастное для неё время полтора года прожила тут нынешняя королевская фамилия. Комнаты высоки, просторны и довольно богато прибраны; одна показалась мне замечательною: она оранжевого цвета, по карнизам расписана цепь Черного Орла, а на стенах изображен синий крест его. Из неё вид далеко в поле; говорят, будто Наполеон смотрел тут из окошка, когда ретирующийся арьергард, не знаю, русский или прусский, сражался с его войсками.