Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Одного из них, знаменитого Эрнста Иоанна, не защитила решетка от поругания одной бешеной женщины; этот анекдот стоит, мне кажется, чтобы найти здесь место. При Павле и сначала при Александре, губернаторами в Остзейские провинции определяемы были всё русские. Курляндским был некто Николай Иванович Арсеньев, человек смирный; но жена его, Анна Александровна, урожденная княжна Хованская, была совсем не смирна. Сошедши в подвалы, она велела открыть гроб Бирона и плюнула ему в лицо. Не знаю до какой степени можно осудить это бабье мщение; конечно оно гадко, но тут не было личности, а наследственное чувство ненависти её соотечественников. Она была женщина не злая, но тщеславная и взбалмошная. После представления королеве, супруге Людовика XVIII, она ожидала от неё посещения и, узнав, что она совсем не расположена его сделать, прогневалась. «Чем эта дура так гордится? — сказала она. — Тем что она Бурбонша? Да я сама Хованская». Тут видны безрассудность и невежество, но вместе с тем и народное самолюбие, которое мне не противно.

Отъехав одну только станцию до Доблена, принадлежащего вдове последнего герцога, мы опять должны были остановиться. Молодой комиссар, он же и содержатель гостиницы и управляющий имением герцогини, малый очень учтивый и почтительный, показал нам конюшни, в которых не оставалось ни одной лошади: не к чему было так торопиться. Но по крайней мере приятности места, где мы находились, дали нам возможность терпеливее перенести нашу невзгоду. Почтовый дом, в котором мы весьма удобно поместились, отделен был от развалин древнего замка, хорошо сохранившихся, глубоким оврагом, на дне которого тек ручей или малая речка. Стараниями комиссара, разумеется на деньги владелицы, всё это пространство засажено было деревьями и устроен очень хорошенький английский сад. Для нас тут была весьма приятная прогулка, а для меня особенно занимательно и любопытно было в первый раз видеть настоящие развалины, произведенные не искусством людей, а их забвением и действием времени.

Наш передовой, который не заготовлял нам, а отнимал у нас лошадей, ехал сперва довольно поспешно. Целыми сутками был он у нас впереди, и оттого-то следующие два дня имели мы мало остановок. Мы же всегда ночевали; первую ночь провели в Дрогдене, другую в Рутцау, почти на самой границе. Тут старик комиссар, отставной из военных, мне чрезвычайно полюбился своею веселостью и не существующим уже ныне немецким добродушием. Утехой жизни его была золотая табакерка, которую великая княгиня Мария Павловна в проезд ему пожаловала; нам, как и всем у него останавливающимся, выносил он ее на показ.

Нельзя было не заметить нам великой разницы между двумя соседними провинциями. В Курляндии, которая также населена латышами, народ как будто смышленее, почва земли плодороднее и поля лучше обработаны. Зато она гораздо более онемечена, чем Ливония; там везде еще встречаются финско-латышские названия мест, а тут все они окрещены в немецкий язык. Одним словом, Курляндия, кажется, так и просится в Пруссию; и не знаю, хорошо ли делают, оставляя в ней и поныне весь прежний порядок.

Наконец, 11-го поутру, приехали мы на границу и переехали за нее. Тут в Полангене наша Самогиция выдвигается клинышком. В этом местечке видел я море, но не видал гавани, двенадцать лет спустя найденной тут одним ученым французом, заседающим в палате депутатов. Ни в Полангене на нашей границе, ни в Ниммерзате на прусской не были мы много обеспокоены таможнями. Блудов ехал к должности по воле Русского императора, и оттого потом нигде не подвергались мы жестоким обыскам.

Вот, наконец, я в Мемеле, первый раз в заграничном городе. Хотя мы приехали в него довольно рано, остановясь в так называемом Немецком Доме , я не поспешил насладиться воззрением на него. Боли в ноге с наступлением теплого времени у меня как будто замерли, и я почти забыл о них; но во время проезда через Курляндию сделалось сыро и холодно, и я вновь начал страдать, что вместе с усталостью совсем не располагало меня к прогулкам. Еще солнце не седо, когда, почувствовав облегчение, заснул я богатырским сном и проснулся только следующим утром. Тогда пустился я ходить; но что примечательное можно найти в Мемеле? Прямые улицы, каменные дома порядочные, как у нас, правильно выстроенные. Это как разговор иных людей небогатых идеями, но благовоспитанных, благопристойных: хорошо говорят и ничего не скажут. Я пошел взглянуть на дом, в котором несколько месяцев жида королева, любезная русским сердцам, когда изо всего обширного, хотя разбросанного государства мужа её этот один уголок оставался в его владении.

Река Неман, вытекая из славянской земли, при устье своем образует тут широкий залив. Она дала имя свое этому городу, а сама от кого получила название Мемеля, от немцев ли или самогитов — мне неизвестно. Вдоль по реке сей проехали мы, и вот отчего: неизбежный Барклай выехал из Мемеля только в день нашего приезда; более двух станций в сутки, по слабости своей, он делать не мог. Нас обманули, сказав, что он выбрал кратчайший путь Куриш-Гафом по штранду. Мы бросились в другую сторону и на первой станции, в Прокульсе, узнали свою ошибку; но уже было поздно, делать было нечего как следовать за тем, коего встречи мы так боялись. С ним были жена и сын, адъютанты и медики, и шествие его походило на триумфальное, но вместе с тем и на погребальное. Однако же надобно признаться, что заграничные почты устроены лучше наших: на усталых еще после него конях кое-как добрались мы на ночлег в плохое местечко Шаматкемен.

Места, коими проезжали мы, обитаемы народом, который играл важную роль в истории нашего отечества; ибо самогиты или жмудь, ятвяги и литва всё одно и тоже. Но что это за народ? и откуда взялся он? Я долго полагал, что он смешение готского племени с славянским и финским, но следов их наречений не встречается в особом языке, коим говорит сей народ, а по большей части латинские слова. К тому же в славянах и в финнах никогда не было зверонравия, коим сначала отличались сии дикие выходцы из лесов; впрочем маджары, или венгры, тоже финского происхождения. Должно полагать, что и вся Пруссия некогда населена была Жмудью; многие из древних князей её носили имя Прус. Недолго Литовцы поблистали и погремели в мире. Сперва завоеванная ими обширная православная Русь начала было поглощать их; потом, пристав к католической Польше, они затмились я исчезли в её объятиях. Так будет со всяким государством, которое, не сохраняя своей самоцветности, не старается между покоренными вводить свои нравы, обычаи, законы, язык и веру: завоевания будут его гибелью, оно потонет в них. Польша, несмотря на свои беспорядки, на безрассудность свою, хорошо это понимала и спешила всё окрасить собою. Оттого-то она пережила самое себя, оттого-то находишь ее там, где бы давно ей не должно быть, оттого-то её духом еще полон наш юго-западный край, где, за двести лет тому назад, имя её было проклинаемо. С особенным вниманием смотрел я на самогитов: лица нехороши, но чрезвычайно выразительны.