Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

При всей непохожести, мы абсолютно совместимы. Я не знаю другого человека, который раздражал бы меня меньше, чем Юра. С ним я мог бы полететь в космос на любой срок. Даже на Марс. Все думают, что он блядун, а он — один из целомудреннейших людей, которых я встречал. Все думают, что он гуляка, но я не знаю, кто работал бы больше него. А главное — у него душа!

Как жаль, что Бог определил ему инженерные мозги! Каким бы поэтом он мог стать!

Особенно после смерти Жени Харитонова я часто думаю о Чудецком. Смерть его могла бы опустошить меня безвозвратно. Когда я представляю, что его нет, мне хочется упасть и завыть. Если перед пулемётом поставят Васю, Сашу, Митю и Юру, я, конечно, прикажу стрелять в Юру, но в этой ситуации я не думаю, что мог бы пережить его более 10 минут.

…Надо бы написать, как он спас мне жизнь, когда баржа в Днепропетровске грозила раздавить меня через секунду; как замечательно сфотографировались мы с ним в Люберцах; как рассказал я ему в машине, что влюблён, а он ничего не спросил; как стоял он в карауле у гроба моего отца; как нырял с самой высокой скалы на Чеховском пляже в Гурзуфе; как любил у меня в доме, накушавшись, положить ноги на стул, расслабиться и сказать кошачьим голосом: «Ну, рассказывай…»

Кончать любые записки о путешествиях, даже если они прошли вполне благополучно, надо просто и благородно, так, как это сделал капитан Скотт: «Ради Бога, не оставьте наших близких!..»

Агавнадзор. Самое яркое солнце, которое я видел. Такого солнца нет даже в тропиках.

Кишмиш, оказывается, это виноград-дитя без косточек. А я всегда считал, что это нечто урюкообразное, компот, короче…

Курорт Навталан. Лечебница, где лечат нефтью. В прошлом году из 100 человек вылечивалось 93.

Дождь прерывается золотым солнцем, и небо такое густо голубое, какое бывает только в ясные осенние дни. Весной небо бледнее и выше.

Вырыл в лесу маленькую, немного убогую ёлочку, посадил её в горшок, будем с ней встречать Новый год.

Был с Наташей в суде. 4 октября нас будут разводить. Страшно. А надо! Ток жить безнравственно. Без Мити мне будет худо.

23.9.85

Крайняя изменчивость и непредсказуемость физических процессов, происходящих в ядрах комет может объяснить, кок в каких-то редких случаях, продиктованных изменениями их траектории за счёт вмешательства звёзд и планет, там могут создаваться условия для синтеза сложных молекул, способных к обмену с внешней средой, т. е. может вспыхнуть искра жизни. Да, да, она, конечно, может тотчас угаснуть, но коли она вспыхнула, загасить её всё-таки трудно.

Жизнь требует для своего возникновения невероятных сочетаний, но именно в малых телах Вселенной такие сочетания возможны чаще, нежели в иной космической материи, несравненно более стабильной и гораздо менее подверженной всяким переменам во времена относительно короткие.

Есть вещи, смешные сами по себе, вне зависимости от их назначения и способа употребления. Гамаши, например. Вы улавливаете скрытый юмор в самом этом слове: «гамаши»? Или массивные мужские золотые перстни с дорогими камнями. Или звание заслуженного деятеля науки Якутской АССР. Или брюки с генеральскими лампасами.

Как плохо быть китайцем: никто тебе не верит.

Мы пока умеем считать только «чистую прибыль»: затратил — получил. Это — арифметика экономики. Космонавтика учит нас новому, глубинному сознанию пользы. Экономика космонавтики — экономика завтрашних земных дел.

Вспоминаю Женю каждый час. Уже сотни раз проигрывал в уме, представлял себе во всех деталях, как я буду встречать её в аэропорту. А ведь всё будет совсем не так, как я себе напредставлял.

Она вернулась. А покоя нет!!

Язык XIX века: «осушил стакан…», «подкрепившись…», «после полудня…»

— Что с ним потом было? — переспросил Павел Александрович. — Плохо было. Виноград в шампанском…

Он замолчал. Я некоторое время ждал, ожидая, что он объяснит, что это значит: «виноград в шампанском». Но в последнее время я взял за твёрдое правило никогда не прикидываться, если чего не понимаешь, и попросил объяснить.

— Брось виноградину в бокал с шампанским и посмотри, — улыбнулся Павел Александрович…

…Почему я об этом вспомнил? Увидел виноград в тарелке? Или подсознательно решил, что и мне тоже будет плохо и надо в этом деле разобраться? Или ещё почему? Не знаю… Босиком пошёл на кухню, достал из холодильника давно уже лежащую («Для гостей» — как говорила Надя), заиндевелую бутылку, отвинтил податливую проволочку и, зажав в кулаке пробку, стал её раскачивать, подтягивая наверх, как дантист тянет дурной зуб. Раздалось тихое змеиное шипение. Взял высокий стакан чешского стекла и тонкой, вьющейся струйкой (так не писают, а описываются), стал медленно цедить из бутылки. Снова сильно, энергично, даже как-то осуждающе зашипело. Слабая пена быстро осела. Оторвал ягодку винограда, бросил. Ягода моментально обросла десятками крохотных серебряных пузырьков, закружилась, завертелась, поднялась к верхней кромке вина, упруго оттолкнулась от неё, ушла в глубину, снова обросла пузырьками и снова начала кружиться и прыгать у самой поверхности полного стакана…

Я долго смотрел на всю эту энергичную жизнь виноградины и думал: «А Павел Александрович откуда знает? Он ведь не пьёт… С чужих слов? Едва ли…» Ягода танцевала долго. Потом без видимых причин вдруг притонула, сонно пошла на дно. Вдруг встрепенулась, вновь потянулась вверх, плавно колыхаясь, переваливаясь с боку на бок, словно древний аэростат заграждения, испуская при этом мягком покачивании струйки пузырьков, снова ткнулась в (я понял: незыблемую, свехпрочную!!) поверхность вина, мягко отскочила от неё и медленно опустилась на дно. Пузырьки столь же дружно, как и до этого, облепили этот аккуратный, математически безупречный эллипсоид, но он беспомощно лежал на дне…

«А ведь он прав: всё очень похоже, всё так с ним и случилось», — подумал я.

9.10.85

Марк Розовский читал у меня на кухне свою новую пьесу «Триумфальные ворота». Слушали: Саша Свободин, Алла Гербер с сыном, Сима Соловейчик с юной, восторженно взглядывающей на него блондинкой, и Женя Попов с большой, неподвижной, непроницаемой женщиной, которая убеждена, что она очень красива, в то время, как она, в лучшем случае, недурна.