Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Июль 1991 г. — июль 1992 г.

Татьяна Толстая — это никакая не литература, это просто хорошо подвешенный язык.

Я был бы верующим, я хотел бы быть верующим, если бы не моё убеждение, что мы стремимся свалить на Бога все наши собственные проблемы.

Наслаждение? Спать дома, когда за окном идёт сильный дождь.

В августе 1991 года я подавился мясной косточкой и поехал в Боткинскую больницу. Там я попал в лапы очень неумелого врача, который поломал мне все передние зубы, но косточку не вынул. Уже в бессознательном состоянии жена и друг Чудецкий перевезли меня в Институт им. Склифосовского, где косточку как-то вынули, как, я не помню: был в отключке. По мнению моего приятеля отоларинголога, члена-корреспондента АМН Миши Богомильского, выжил я случайно, поскольку кость, пропоров пищевод через пару-тройку часов, вызвала бы абсцесс, с которым и в «Склифе» вряд ли справились бы.

Мои соседи по палате в «Склифе»:

Фёдор Иванович Соболь — сторож автостоянки на Варшавском шоссе. Сужение выхода из желудка.

Володя Блохин — рабочий на станке с программным управлением на заводе Ильюшина. Поджелудочная железа.

Борис Савинов — водитель грузовика. Во время спора в гостях сосед ударил ножом в спину.

Вадим (фамилию так и не узнал). Избит, изрезан, опух. Сотрясение мозга. На вопрос о специальности прошамкал кровавыми губами: «Я — политик». Но били его за махинации с талонами на табак.

В Японии сегодня 94 % молодых людей заканчивают среднюю школу, которая обеспечивает им знание передовых технологий и подготовку для поступления в колледж.

19 августа. Государственный переворот. Горбачёв низложен. Комитет по чрезвычайному положению: Янаев (глава), Пуго, Крючков, Язов, Бакланов и другие предельно непопулярные люди. На что они рассчитывают, кроме своих автоматчиков и БТР, непонятно. Всё сделано крайне грубо, просто какой-то Парагвай! Жив ли Горбачёв? Ельцин провозгласил абсолютное неповиновение. Купить его вряд ли удастся, а прибить самого популярного в стране лидера, значит, повернуть дело к гражданской войне. Впрочем, это — Россия, а значит, всё непредсказуемо.

Как я и предполагал, всё кончилось через три дня полным поражением путчистов и сравнительно малой кровью. Событие, однако, очень важное. Пленённый в Форосе Горбачёв теперь хорохорится, он жертва, но уж никак ни герой, причём жертва не совсем безвинная, поскольку и Янаев, и Язов, и Крючков, и Пуго и все другие из хунты — это люди, им найденные и привлечённые к управлению страной. Ради них он пожертвовал и Шеварднадзе, и Яковлевым, и Бакатиным, и вошёл в конфронтацию с Ельциным, однако, именно Ельцин стал его спасителем и героем дня.

Теперь, когда нарыв лопнул, ясно, что грядёт невиданный вал, не столько репрессий, сколько отставок, что для многих — полная катастрофа. Начинается драма КПСС: «ленинский призыв» — «ельцинский отзыв». На новых выборах Горбачёву президентом не быть, жестокая борьба предстоит за дачи и пайки. Бонзы к ним привыкли, они без них не проживут, как коала без эвкалиптовых листьев. Удаление идеологических опухолей — деликатнейшая операция, доступная лишь очень умелому скальпелю, а наш самый универсальный инструмент — топор.

Ложусь спать, ещё не имея необходимой пустоты в мыслях.

Сентябрьский дождь прощупывал листву.

Телевизор вовсе не столь уж бесполезен: на задней стенке можно сушить носки.

Умер кот Тимоша. Вернее, не умер, мы все его убили. Он подрался с собаками, они ему пузо распороли. Вылезла какая-то кишка, так он и ходил. Его надо было везти к ветеринару, а мы: «Ладно, заживёт…» А когда я его повёз, было уже поздно: нагноение, угроза скорого перитонита. Его усыпили наркотиками. Он молодой, сильный, умирать не хотел. Скалился, сучил лапками. Потом сладко так потянулся, но и после этого дышал ещё долго, и утих.

Агония живого существа. Оказывается, я никогда не видел прихода смерти. Бабушка умерла в больнице без меня. Отец при мне, но во сне. Мама, Лёва Володин, Женя Харитонов — я не видел, как они умирали. Но, глядя на этого милого рыжего кота, я уже понял, как это страшно. Страшно, потому что абсолютно непонятно.

14.9.91

Гусеницы танков по толпе… Человеческий гербарий…

Сегодня хоронил Всеволода Ивановича Феодосьева — моего декана в МВТУ. В 1950 году, когда я поступал в МВТУ, Феодосьеву было 34 года. Сам он тоже окончил МВТУ летом 1941-го. На 1-м курсе выиграл математическую олимпиаду. На 2-м — олимпиаду по сопромату. На 4-м написал книгу по сопромату. Через год после окончания училища защитил кандидатскую диссертацию, в 29 лет стал доктором технических наук. Насколько я знаю, ни до Феодосьева, ни после него в МВТУ доктором в такие годы никто не становился. И вообще в мире технических наук доктор до 30 лет — нечто из ряда вон.

Всеволод Иванович Феодосьев .

В МВТУ Всеволод Иванович слыл очень строгим экзаменатором. Мы сдавали сопромат его другу — Александру Альбертовичу Лапину, который вёл у нас практические занятия, решал с нами задачки и давал домашние задания. Лапин был молод, весел, ироничен, демократичен, по воскресеньям катался с нами на лыжах в Измайловском парке, мы его любили. Может быть и он нас любил, но уж цену нам точно знал; знал, кто чего стоит. Мы приготовились сдавать экзамен ему, но вдруг приходит Феодосьев. Вот он нас совсем не знал. Он читал лекции всему «потоку» — это пять групп по 20–25 человек в каждой, откуда ему было нас знать? Идти к нему отвечать никто не хотел, отнекивались, что-то мычали, что, мол, ещё не решили задачку, короче, «тянули резину», ожидая, что факультетские дела возвратят В.И. в деканат. Но он не уходил! Видя наше к нему отношение, Феодосьев начал раздражаться, а потом просто стал вызывать к себе, не слушая никаких отнекиваний. Вызвал и меня. Теорию, которую он нам читал, он пробежал довольно поверхностно, но буквально засыпал меня задачками, быстро рисуя схемы с разными нагрузками, с виду простенькие, но все с подковыркой, с «изюминкой». Мне, помню, он рисовал конусообразные сосуды — один расширялся книзу, другой кверху, и водой они были залиты не полностью, а частично. Я отвечал, рисовал, он не говорил ни да, ни нет, никак на мои ответы не реагировал, потом вдруг крикнул Лапину, принимавшему экзамены за другим столом метрах в пяти от него: