Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

8.10.91

Я и не знал, что некоторым артистам дарят на сцене цветы, которые они же и покупают. А почему бы и мне не написать рецензию на собственную книжку, подписавшись псевдонимом «В. Белинский»?

«Только сытые люди могут быть свободными гражданами; толпа голодных… пойдёт за тем человеком, который покажет ей… кусок хлеба».

Дм. Ив. Писарев

Ещё в Чикаго я взял в библиотеке русский том Василия Розанова и начал читать какой-то длинный подробный роман о курсистке-революци-онерке. Потом бросил, поскольку всё это было уныло и неинтересно. И вот «Уединённое». Какой нехороший, закомплексованный человек был Василий Васильевич! Как не любил людей, как страдал из-за ограниченности собственного таланта, как завидовал, и от зависти этой презирал других писателей. Не буду его больше читать.

Замечательное русское слово «давеча», уютное, сдобное. Принадлежит ли литературному языку? Не знаю. Писатели его употребляли.

Архангельский лесной комплекс в 8–10 раз менее эффективен, чем лесной комплекс Финляндии.

Космонавт Рюмин, он же зам. Генерального конструктора НПО «Энергия», всем доказывал, что женский экипаж на орбитальной станции «Мир» не нужен. Это, однако, не помешало ему пристроить в отряд космонавтов свою жену.

Рассказ Ю. Б. Харитона:

— В 1927 году в Кембридж должен был приехать знаменитый американский физик-экспериментатор Роберт Вуд. Надо было его чем-то удивить. Уже работал генератор Капицы, создающий мощные магнитные поля. Капица придумал. Сделал дьюаровскую рюмочку на длинной ножке. В ножке помещалась стеклянная палочка. В момент включения магнитного поля кислород выталкивал палочку. Она ударялась в потолок и эффектно разбивалась. Пришёл Вуд. Всё произошло, как задумал Капица: стеклянная палочка выстрелила, но тут Вуд протягивает руку, берёт рюмку с жидким кислородом, говорит Капице: «Ваше здоровье!» и выпивает. Тут же, правда, выплёвывает. Но получилось эффектно!

Юрий Борисович Харитон.

Рассказ Ю. Б. Харитона:

— Когда мне было три года, меня из Петербурга привезли в Екатеринбург, чтобы показать внука родителям моей матери. Это — первое, что я смутно помню. Мой отец был журналистом. Он пытался организовать собственную газету, но не получилось. Работал в кадетской газете «Речь», был главным выпускающим. В 1912–1913 годах отсидел 9 месяцев в «Крестах» за «неугодную» публикацию. Уже после революции отца избрали директором Дома журналистов на Бассейной. В редакции «Речи» была хорошая библиотека, я там много книг прочёл. Мы жили на Суворовском проспекте. Моя мать — Мирра Вирене — была актрисой, два года работала в Художественном театре, играла Митиль в «Синей птице». Жила она в Москве. Потом поехала лечиться в Германию и там познакомилась с Айшингоном — крупным врачом-психиатром, соратником Фрейда, польским подданным. Она вышла за него замуж, и уже не вернулась в Россию. Я изредка переписывался с матерью и навестил её в 1926 году, когда ехал в Кембридж. Когда Гитлер пришёл к власти, мать с мужем хотели уехать в США, но мать очень боялась плыть через океан, и они уехали в Израиль. Мать похоронена у Стены Плача.

В детские годы меня поразила популярная книга по анатомии и физиологии человека. Мне было лет 10, но я всё понял. У меня было две сестры, на 2 и на 4 года старше меня. Старшая сестра говорила, что мне «рано ещё читать». Но в день моего рождения отец подарил мне «Детскую энциклопедию», которой я тоже был увлечён. Очень увлекался историей. А затем — «Занимательная физика» Перельмана. Более всего меня интересовало электричество. В 8 лет я ездил к деду (по отцу) в Феодосию. Дед заведовал сахарным складом. У него был один «сотрудник», молодой парень. В кабинете деда висел портрет прадеда. Это был очень энергичный человек, настоящий купец, ездил за границу. Когда я уезжал, дед подарил мне Библию на русском и еврейском языках. Еврейского я не знал. Библия показалась мне очень скучной книгой.

В гимназиях для евреев была процентная норма. Поэтому меня сначала (уже во время войны) отдали в частное коммерческое училище, где я проучился 1,5 года. Двоюродный брат уговорил меня перейти после 3-го класса в гимназию, где также помещалось реальное училище Гуревича — на углу Лиговки и Бассейной. Там мне очень нравилось учиться. Хорошо помню начало войны. Мы были на даче в Финляндии, и когда началась война тут же вернулись в Петербург.

Нас воспитывала гувернантка-эстонка. Она быстро научила нас говорить по-немецки. Это очень важно, потому что языком науки был тогда немецкий язык. А меня уже серьёзно заинтересовала наука и мне хотелось поскорее поступить в вуз. Я просил педсовет разрешить мне «перескочить» через класс, а ещё через несколько месяцев снова через класс. Меня поддержал инспектор гимназии, и я окончил школу в 15 лет в 1919 году. Решил поступать в Технологический институт, но мне сказали: «Мы вас принять не сможем, потому что вам нет 16 лет». Год я проработал в Виндаве, в мастерских телеграфа Рыбинской железной дороги.

Помню вечер, на котором выступали Блок, Гумилёв и другие знаменитые поэты. В 1921 году отец был одним из литераторов, который пытался спасти Гумилёва, привлекал к этому делу Горького. В 1922 году Дом литераторов [150] Может быть Дом журналиста? прекратил своё существование. Тогда же интеллигенцию стали высылать из Петрограда. Отец уехал в Ригу, работал в редакции русской газеты «Сегодня».

В 1920 году я поступил в Политехнический институт на электромеханический факультет. Мать из Берлина присылала мне деньги, помогала учиться. Вскоре я понял, что самое интересное, это не электротехника, а физика. Лекции по физике нам читал Иоффе, а второму «потоку» — Скобельцын, отец будущего академика, один из основателей Политеха, читал замечательно! Зимой здание института не отапливалось, мы сидели в пальто, в валенках, а Иоффе читал лекции в строгом чёрном костюме. Иоффе организовал физико-механический факультет, куда я и перешёл в середине учебного года. Трамваи не ходили, до института мне приходилось идти 8 км. В институте я познакомился с Семёновым, который вёл у нас упражнения по физике. Важнейшее событие моей жизни произошло, когда окончился первый учебный год — весной 1921 года. Семёнов сказал мне: «Зайдите ко мне…» Я зашёл к нему домой. Мы вышли погулять в парк, сели на скамейку, и Семёнов говорит:

— Иоффе организует Физико-технический институт. Там будет моя лаборатория. Я предлагаю вам войти в мою лабораторию…

Это был самый счастливый день в моей жизни! Кроме меня он пригласил Александра Филипповича Вальтера и Виктора Николаевича Кондратьева. В здании Политеха нам дали комнату, которую мы сами превращали в лабораторию. У нас была печка, надо было дрова заготовлять. Работу мы совмещали с учёбой. Я предпринял попытку измерить магнитные моменты атомов металлов, но немцы нас тут опередили. Мы работали с Кондратьевым иногда допоздна, спали прямо на лабораторных столах. Потом закончился ремонт приюта, в котором должен был разместиться Физтех (рядом с Политехом) и мы туда переехали…