Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Сказать ему об этом? Но что это даст? Может обидеться. Он должен сам это понять.

Человек ограниченный должен работать на радио, способный — в журнале, талантливый — в газете, гениальный — на телевидении. Сделать из того дерьма, какое на ТВ, конфетку, может только гений.

Саша Романов [376] Романов Александр Петрович — первый корреспондент ТАСС на космодроме Байконур. выступает с инициативой учредить премию имени Гагарина за «космическую» журналистику. Ну зачем ему премия? Как раз ему-то премию давать не следует, поскольку репортажи его были бездарны. На пуске Юрия Гагарина не присутствовал ни один журналист. На запуск Титова удалось послать только корреспондента ТАСС. Злые языки говорят, что Королёв высказал пожелание, чтобы этот корреспондент был человеком абсолютно несведущим в ракетной технике, космонавтике, вообще в какой-либо технике. Тогда и нашли Сашу, бывшего дамского мастера-парикмахера. А может быть, это всё и враки. Он парень неплохой, но очень глупый.

Съезд колхозников в Кремле: десять дней, которые потрясли «Детский мир».

Не могу не написать о мемориале Вучетича [377] Вучетич Евгений Викторович (1908–1974) — скульптор, Герой Социалистического Труда, лауреат пяти Сталинских премий. в Сталинграде.

Сказать, что это плохо, — значит ничего не сказать. Идея комплекса: подвиг армии и всего народа, остановившего, а потом и разгромившего врага на Волге. Как она воплощается? Лестница, идущая к вершине кургана, долгий, неспешный путь, путь славы русских солдат. Хорошо, согласен. В самом низу — стена с барельефами скорбящих людей. Кстати, почему все мужчины обуты, а все женщины разуты? Но дело не в сапожных деталях. В руках у них цветы и венки, а стоят они, по существу, на тротуаре, рядом с троллейбусной и автобусной остановками, среди снующих взад-вперёд людей, стоят явно не на месте, ибо никаких могил, к которым принесли они цветы, тут нет! Могилы — много выше, и там место всех этих скорбящих. Сами скорбящие до боли традиционны: плакатный бородач-отец, умненький, расторопный пионерчик. Ни капли фантазии и выдумки.

«Родина-мать» Вучетича.

Дальше голый по пояс супермен с гранатой посередине круглого бассейна. Это не воин, это — культурист, племенной бык с ВДНХ. И порыв его обращён к нам, он рвётся в город, к Волге. Значит, это — фашист? Но такого быть не может! Забегая вперед, скажу, что и гигантская женщина с мечом на вершине кургана тоже устремлена к Волге. Это не защитники, по положению своему они явно нападающие.

Коли речь уж зашла о «даме», скажу, что эта дородная, полная женщина не может олицетворять Родину в минуту её крайнего напряжения, исторического испытания. Соединённые вместе ноги при наклоне всего корпуса и взмахе рук создают впечатление фигуры крайне неустойчивой. Она непременно должна вот-вот упасть по всем законам динамики. А что означает вся её, уворованная у Ники [378] Ника — богиня победы в древней Греции. одежда? И вообще вся эта фигура не свойственна русскому характеру, достоинству, русской ярости и гневу, торжеству русскому — столько в ней вычурности, помпезности, декоративности. «Свобода на баррикадах» Делакруа прекрасна, но это — французская свобода! И, если бы кто-нибудь назвал эту картину «Красная Пресня, год 1905-й», — это была бы ложь!

Самое удачное в комплексе — две «говорящих» стены. Но если умело замаскированные динамики создают определённый настрой, транслируя сводки Сталинградского фронта, то бутафорская стрельба, а вслед за ней бивуачные песни этот настрой начисто разрушают. Вообще такое впечатление, что решили сначала сделать и посмотреть, как получится, а когда поняли, что получается плохо, стало жалко ломать. Наиболее удачна фигура солдата, стоящего в полный рост и словно прикрывающего город расставленными руками. Он весь ушёл в стену, сам стал стеной, и воронка в его груди — это и рана человека, и рана города. Но, когда рядом с этим солдатом на соседней стене ещё десятки других фигур, начиная с часового, похожего на маленького игрушечного Деда Мороза, кончая штабелями снарядов («Тыл — фронту!»), — солдата этого не видно уже. Стены многословны, но Вучетич не понял, что многословие у дорогих могил грешно.

И ещё. Когда после страшной мельницы — единственного подлинного здания, которое сохранилось со времён Сталинградской битвы, — видишь эти дорогостоящие искусственные развалины, сердце начинает накипать негодованием. Эти декорации руин нельзя было сооружать в Сталинграде, где не осталось ни одного целого дома!

Роспись перед входом в усыпальницу — это вообще край света! Именно тут, у скорбного порога, за которым тысячи имён погибших — толпа улыбающихся людей, этакая веселая базарная сутолока. Группкой стоят радостные генералы, группкой — удалые солдатушки. Да и живопись эта просто плохая, ученическая. И зачем эти дурацкие надписи, типа: «Настал и на нашей улице праздник!»? Вообще все надписи мемориала длинны и уже поэтому маловыразительны. Как хорошо: «Гражданину Минину и князю Пожарскому — благодарная Россия». И всё сказано!

Наконец, пантеон. Он удачен с архитектурной точки зрения и совершенно негоден с художественной. Спиральный пандус и крыша, повисшая над стенами, — это, мне кажется, хорошо. Но, Боже мой! Зачем эти «золотые» стены из битых кусочков армированного стекла, которые вставляют в двери общественных туалетов?! Почему так невнятна, тороплива, неаккуратна мозаика имён? Чем набирать её из черного стекла, ужели трудно было вырезать на стали? А рука с Вечным огнём? Я не могу объяснить, но всем нутром чувствую, что эта, анатомически безупречная, торчащая из пола рука безвкусна и находится в противоречии со всей атмосферой пантеона. Её телесность рядом с бестелесностью тысяч имён — бестактна, криклива. Это рука не отсюда. Тут всё должно быть строже, суровее по цвету, по формам, всё предельно лаконично.

От пантеона, вокруг которого стоят какие-то столбы с повторяющимися портретами, в нескольких шагах — «Скорбящая мать» — скульптура, которую без труда можно украсть с любого европейского кладбища средней руки. Поразительно, что Вучетич неспособен выдумать ничего своего! Далее — могилы под бетонными плоскими пирамидами, и снова эти осколки чёрного стекла, из которых набраны имена. Какая-то горькая бедность, убогость в этих надгробиях. Неужели люди, которые лежат под ними, не заслужили хотя бы гранитной плиты?

Уходя с Мамаева кургана, я испытывал единственное чувство: чувство стыда перед теми, кто лежит в его земле. Искусство Вучетича, рождённое бесчеловечностью сталинской эпохи, бесчеловечно, а потому и искусством называться не может.