Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

— Дело в том, что США опередили нас в материальном развитии. Однако Советский Союз превосходит США в развитии духовном. Роль писателя в жизни нашего общества неизмеримо выше, чем в жизни вашего общества, и его влияние на формирование общественного мнения неизмеримо больше. Вот когда ваши писатели достигнут такого же влияния на умы, я не удивлюсь, что они тоже будут подвергаться репрессиям…

Я спросил, кого из своих собеседников он считает самым интересным. Капица затруднился назвать мужчин.

— А самая интересная из женщин, которых я встречал, была жена Маркони [370] Маркони Гульельмо (1874–1937) — итальянский радиотехник, лауреат Нобелевской премии. . Красавица! Говорит на четырёх языках и так мила, приветлива, что через 5 минут чувствуешь, будто знал её всю жизнь…

Я спросил, приходилось ли ему беседовать с Берия.

— Ещё бы!

— Он кричал на вас?

— Никогда не кричал. Вот Вышинский [371] Вышинский Андрей Януарьевич (1883–1954) — прокурор СССР в 1930-х годах, заместитель председателя СНК СССР в 1939–1944 годах, академик. кричал. С ним вообще можно было только криком объясняться, иначе он ничего не понимал…

Я просил Капицу написать большую статью на тему «Что такое наука?» Он колебался, но я почувствовал, что моя тема его заинтересовала.

— Но ведь работы много, — вяло сопротивлялся он.

— Да, это — серьёзная работа, — соглашался я. — Она не всем по плечу. Мы никогда не обращались к вам по пустякам…

— А по пустякам вы к кому обращаетесь? — хитро прищурился Пётр Леонидович. Я быстро нашёлся:

— В Академию наук, например…

Он очень развеселился, но согласия не давал. Когда я стал называть в качестве кандидатов на авторство такой статьи Берга и Минца, Анна Алексеевна морщила нос и отзывалась о них с большой долей сарказма, а Пётр Леонидович помалкивал и крутил головой, как бы оглядываясь и ища поддержку — характерный жест Капицы.

Уже после ухода Капицы Кора вспоминала беседу Ландау с Капицей, в которой Дау предостерегал его в связи с возможностью создания атомной бомбы. Капица якобы отрицал такую возможность.

Тут всё дело в том, когда происходила эта беседа. Если не позднее середины 1930-х годов, то тут нет ничего удивительного. Я сам читал брошюру Иоффе 1931 года, кстати, учителя Капицы, в которой он говорил, что практическое высвобождение атомной энергии — дело XXI века, а уже через 11 лет под трибунами чикагского стадиона заработал первый атомный реактор Энрико Ферми.

Кора вспоминала, как Капица однажды предложил Дау стать директором Института теоретической физики [372] После смерти Дау такой институт (имени Л. Д. Ландау) был организован в Черноголовке под Москвой. . Тот наотрез отказался:

— Я — директор?! Ну что вы, Пётр Леонидович! Никакой я не директор! И вообще я не знаю директора лучше вас…

С точки зрения человековедения отношения Капицы и Ландау чрезвычайно интересны. Без сомнения, они уважали друг друга и даже любили какой-то сложной и очень разной любовью.

23.1.70

Работаю в Музее Н. Е. Жуковского. Для «Королёва» мне нужны журналы «Самолёт», «Вестник Воздушного Флота» за 1920–1930-е годы. Если заказывать их в Ленинке, прождёшь часа два, а тут выдают мгновенно. Познакомился с заместителем директора по научной работе Надеждой Матвеевной Семёновой. Удивительная старушка! Ходячая авиаэнциклопедия, всех и всё знает, ездит к Туполеву на дачу. «Я ему сколько раз говорила: Андрюша, так нельзя, ну, что же вы всё матом и матом…» Но, когда я Туполева критиковал — защищала. Говорила по телефону с Сухим. «Вы знаете, у Сухого всё-таки лучшее в стране КБ! Такие преданные, такие интеллигентные люди». Очень ругала книжку Яковлева и книжку о Поликарпове. «Так вы собираетесь о Королёве писать? Так-так… Интересно…» Рассказала мне всю биографию Королёва, которую она отлично знает. «Вот видите этот несгораемый шкаф? Там лежат рукописи неизданных книг. На некоторых даже записочки есть, когда их оттуда вытаскивать…»

— Вот я напишу свою книгу и тоже в ваш шкаф положу, — сказал я. — И записочку с датой напишу…

— А какую дату поставите?

— 2005 год. В 2006-м исполнится 100 лет со дня рождения Сергея Павловича, вот тогда моя книга и понадобится…

Такая интересная старушка, проговорил с ней часа два…

4.2.70

Некоторые эстрадные певцы, когда поют, держат руки так, как будто у них под мышками чирьи.

Вечер песен и стихов Роберта Рождественского. Много гостей: композиторы — Фельцман, Флярковский, Пахмутова; Вася Аксёнов; фотокор Гневашев; Бочаров [373] Бочаров Анатолий Георгиевич — критик. ; мотоциклист, который ездит по стене; мы с Осей [374] И. А. Герасимов. и другие друзья дома. Алла, Катька и Людмила Яковлевна [375] Жена, дочь и тёща Р. И. Рождественского. взволнованны и озабочены. Песни поют Хиль, Кобзон, Кибкало и другие неизвестные мне певцы, но наверняка тоже знаменитые. У Робы оказалось много хороших песен, которые мне и раньше нравились, но я не знал, что это песни Робы. Даже финальный хорал о партии, трескучий и заунывный одновременно, когда медь оркестра глушит хор, а хор просто выкрикивает отдельные слова, даже этот дурацкий хорал, один из десятка подобных ему, порождённый казённой безвкусицей, не покоробил меня, потому что Роба рассказывал мне о «правилах игры» с властью. Другое покоробило меня. Во многих стихах и песнях речь идет о тревожной любви, о подозрениях в измене, о любимой отдалённой, брошенной, о всяком душевном неустройстве, терзаниях и тревогах. Я знаю Роберта много лет. Разумеется, чужая душа — потёмки, но, по моим впечатлениям, у него относительно благополучная семейная жизнь. Если случались интрижки, так это были именно интрижки, не более. Жена, дочь, тёща — в его доме никогда не видел я никакой напряжёнки. И я думаю, что вовсе не обязательное условие для рождения хороших стихов — душевная надтреснутость и всякий сердечный раздрай. Я полагаю, что, если ты любишь жену, об этом тоже можно написать хорошие стихи. Не знаю, я тут не специалист, кроме того может случиться, что я идеализирую семейные отношения Робы, но мне показалось, что некоторые стихи (и песни по ним) написаны не по зову души, а по зову читателя (и слушателя), даже точнее: по зову молодых сексуально озабоченных читательниц. В этих декорациях он и разыгрывает свой поэтический спектакль, и разыгрывает хорошо. Но такая поэзия может тронуть лишь так, как трогает пьеса, где между автором и зрителем стоит актёр, на которого и возложена организация тончайших контактов между ними. Я никогда не скажу, что это — не поэзия вообще, но это некая вторичная поэзия, в которой разума больше, чем сердца. Не потому ли от некоторых стихов Роберта веет какой-то сердечной прохладой?