Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Дружеский шарж И. Игина на Николая Павловича Смирнова-Сокольского.

Смирнов-Сокольский читал свой собственный фельетон. Названия не помню. В те годы наиболее популярны были два его фельетона. Один назывался «Проверьте ваши носы», второй — «У книжной полки». Н.П. был одним из старейших эстрадников, хранителем традиций русской эстрады. Его чёрная бархатная толстовка и большой белый бант были для зрителей символом довоенного бытия, один их вид как бы говорил: «ну вот, все ужасы позади, заживём по-старому, теперь всё будет хорошо…»

Манера исполнения Сокольского была в высшей степени своеобразна. Как-то согнувшись, накренившись вперёд, он вбегал на сцену и… начинал говорить! Говорить быстро, убеждённо, чутко контактируя со зрительным залом. Иногда речь его вдруг становилась задумчивой, порой — строгой, даже обличительной. Но чаще всего это был каскад интересных весёлых каламбуров и намёков, быстрая, с трудом фиксируемая смесь скороговорок, так что зритель еще не успевал переварить услышанное, как получал новую порцию острот.

В антракте мы с отцом пошли за кулисы к Дарскому и Мирову, которых папа знал много лет. Там-то он и познакомил меня сначала с Дарским и Мировым, потом с Сокольским.

Прошло около 15 лет. Я уже работал в «КП» и знал Сокольского не только как выдающегося артиста эстрады. Он был выдающимся коллекционером-букинистом, одним из первых в стране. Толя Ёлкин [72] Ёлкин Анатолий Сергеевич — в те годы зов. отделом литературы и искусства «КП». был знаком с Сокольским, бывал у него дома, он познакомил его с Михвасом, и, несмотря на очевидную разность интересов, Михвас и Николай Павлович быстро нашли общий язык. Наверное, это случилось ещё и потому, что Хвастунов отлично знал русскую поэзию и, как рыба в воде, плавал в названиях и датах раритетных сборников Северянина, Блока, Гиппиус, Бальмонта, Гумилёва, Цветаевой и других поэтов, стихи которых или совсем не издавались, или издавались редко. И вот Сокольский зачастил к нам в «КП», в отдел науки. Мы были всегда рады его приходу. Большой, громкий, вбегал, падал в кресло, жестикулировал — ему даже в просторнейшем мягком кресле было тесно, — заставлял нас хохотать и хохотал сам.

Однажды в августе 1959 года Николай Павлович пригласил нас к себе домой. Пошли вчетвером: Михвас, Толя Ёлкин, Дима Биленкин и я. Николай Павлович жил на Малой Бронной, у самого пруда. Встретил нас очень тепло и радушно. Небольшая передняя, уставленная книжными полками (гость сразу начинал их разглядывать, думая, что это и есть преддверие легендарной библиотеки), была чиста и светла. Сразу бросался в глаза редко встречающийся в квартирах красный огнетушитель на стене. Мы прошли в комнату, вернее — сразу в две комнаты: одна переходила в другую через широкие двери, распахнутые настежь. В углу первой комнаты был накрыт стол.

— Никаких книг! — закричал Сокольский. — Сначала — за стол! И прошу запомнить: в этом доме пьют!

Нам с Димкой, робким и молчаливым, он кричал:

— Ребята! Кушайте икру! Поверьте, это икра не в честь гостей! В этом доме едят икру, кушайте!..

Ему вторила жена — маленькая, уже старенькая еврейка. Оглядевшись за ужином, я узнал на стенах полотна знаменитых художников: Левитана, Поленова, Коровина. Хороший портрет Тараса Шевченко. Сокольский рассказал, что этот редчайший прижизненный портрет Шевченко какой-то человек предложил музею в Киеве, но головотяпы из музея не купили его. Уже после того, как портрет приобрёл Сокольский, они спохватились, примчались в Москву и умоляли продать портрет. Дело было накануне большого шевченковского юбилея, и портрет был им нужен до зареза. Сокольский дал портрет на выставку, но не продал.

Николай Павлович рассказывал массу смешных историй из своей жизни. Особенно запомнилась одна.

— А вот вы, молодые газетчики, — он кивнул на меня и Димку, — вы слышали о газете «Известия Смирнова-Сокольского»?

И начал рассказывать:

— Дело было в первые послереволюционные годы. Бумаги не было. Продавались считанные периодические издания. Именно тогда мне пришла в голову мысль организовать свою газету. Я раздобыл бумагу, договорился с типографией и, заготовив заявление, отправился к Луначарскому, которого хорошо знал. Анатолий Васильевич не понимал (что абсолютно правильно!), зачем понадобилась такая газета, я убеждал его, объяснял, что без неё весь театральный мир зачахнет. Наконец, Луначарский наложил на моё заявление резолюцию: «Издать тиражом 1000 экз.» Я пририсовал ещё один ноль и отправился в типографию. Весь номер я написал сам. На другой день его распродали. Помню, шёл по Москве, а мальчишки-газетчики кричали:

— «Известия Смирнова-Сокольского»! Покупайте «Известия Смирнова-Сокольского»!

Мне это очень нравилось! Надо ли говорить, что вышел только один номер моих «Известий»? Прошли годы, я, по правде говоря, забыл об этой истории. Но вот в прошлом году возвращаюсь с юга, в купе со мной генерал.

— А знаете, товарищ Сокольский, — говорит генерал, — я ведь с вами давно знаком. Ведь я вашу газету однажды продавал…

Ужин был очень весёлый. Сокольский ругательски ругал Ёлкина за лень и мягкотелость, кричал:

— Ёлочкин! Я же люблю тебя! Ты же очень талантливый! Ну почему же ты такая сука!?

Ёлкин был мягким, добрым человеком, действительно очень талантливым, но абсолютно беспринципным. Если бы он получил задание написать, что Шекспир — бездарь, о Толстой — графоман, он сочинил бы токую статью за ночь.

Михвас подарил Сокольскому одну из своих книг. Тот посерьезнел, сказал задумчиво:

— Я редко читаю такие книги (о науке и технике), но, наверное, это очень важно и интересно…

Только что вышли в свет «Рассказы о книгах» Сокольского — толстый том более 550 страниц. Каждому из нас подарил с милой надписью. Мне написал: «Славе Голованову — чудеснейшему путешественнику в моё будущее!»

Теперь о библиотеке. Это, наверное, самая ценная и вообще лучшая частная библиотека в нашей стране. Вряд ли найдётся подобная ей и по законченности, и по коллекционной культуре. Сокольский собирал книги главным образом по истории русской журналистики. У него были тщательно подобранные собрания знаменитых журналов: «Колокола», «Северной пчелы», «Современника». На полях одного из номеров «Современника» он показал нам пометки Пушкина. Кроме книг по истории русской журналистики (библиотека по этой теме, очевидно, самая богатая и полная в мире), у него было всё, что мы называем «редкими книгами». На вопросы (которые, я видел, доставляли ему высшее наслаждение!), есть ли у него вот такая книга, он неизменно отвечал: «Есть!» Подходил к полке (никогда ничего не искал, сразу уверенно находил), вытаскивал её и царственно-небрежным жестом бросал перед нами на письменный стол. Так же царственно-небрежно подарил Михвасу «Огненный столп» Николая Гумилёва. Так же небрежно бросил папку с тесёмками: