Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Поэтому в ответ на его последние слова я спокойно сказал: «Я знаю — ты Иван Громов». Он даже подпрыгнул, сидя на полу, так поразили его мои слова и радостно вскричал: «Почему твоя знает?». Он был очень удивлен моей осведомленностью о нем. И тут я напомнил ему, при каких обстоятельствах я видел его раньше, пять лет назад, и притом не один раз, кажется, это было. Напомнил, как в начале лета 1940 года он заезжал к начальнику Нечинского разведрайона Николаю Николаевичу Малькову, привез и продал ему медвежью шкуру, которую обещал ему раньше, что, кроме медвежьей, у него были с собой волчья шкура и шкура рыси, которые он вез сдавать на факторию в Оротук. Меня тогда так же, как и Малькова, удивило, что на медвежьей шкуре, содранной целиком с пальцами лап и когтями, были обрезаны уши и зашиты ушные и глазные отверстия. Он объяснил, что это обычай орочских охотников, которые делают это, чтобы убитый медведь не мог услышать и увидеть, кто его убил, и не мог бы рассказать другим зверям, чтобы те отомстили охотнику.

Он все это вспомнил, кажется, вспомнил и меня. Выражал по этому поводу восторг и даже восклицал: «Жаль, ичпирта нету!».

Потом он рассказывал, что зимой будет охотиться на белку и горностая на Детрине недалеко от нашего Усть-Омчуга. Я приглашал его заехать к нам с братом, дал ему адрес и нарисовал схематический план расположения нашего дома. Просил, чтобы он привез и продал нам мяса. Он обещал, и мы расстались друзьями. Потом и он не раз заходил на нашу стоянку, пил у нас чай, хвалил мои медвежьи шкуры, развешанные на солнце, и даже просил, чтобы я продал ему одну из них, снятую с первого медведя, недавно поднявшегося из берлоги, и поэтому еще не линявшую — пушистую и теплую. Он хотел сделать из нее себе одеяло. Но я сказал, что не могу этого сделать, потому что она дорога мне как память о первом медведе.

Иван Громов действительно заехал, кажется, в один из январских дней. Верхом на оленях он и его жена подъехали прямо к дому, в котором мы с братом и его семьей жили. Помню, Инна и еще кто-то из детей садились на них верхом, и Иван покатал немного их, поводив оленей возле дома. Они привезли нам, как обещал Иван, кусок оленьей туши и целый мешок беличьих тушек. Мы долго потом ели этих ободранных белок, похожих, должно быть, на ободранных крыс. Хотя ободранных крыс мне видеть, конечно, не приходилось, но сходство ободранных белок с воображаемыми крысами несомненно, особенно это придают им ободранные тонкие длинные хвосты.

Мы угостили их ужином, и они опьянели от самой малой дозы спиртного. При этом Иван опьянел гораздо сильней, чем его жена, и она еще возилась, ухаживая за ним. Он довольно долго лежал, прежде чем пришел в себя настолько, чтобы быть в состоянии добраться до своей стоянки, расположенной на берегу реки где-то недалеко от поселка.

И вот прошло еще 10 лет. В 1955 году летом я стоял у дороги в поселке Транспортном, ожидая попутной машины. Подошла машина, идущая в противоположном направлении. Остановилась. Из ее кузова спрыгнули на землю несколько пассажиров. В одном из них я, присмотревшись, узнал Ивана Громова. На этот раз и он меня узнал. Подходит и говорит: «Балодин, что ли?». Орочи вместо «в» произносят «б».

Он был очень рад этой встрече и во чтобы то ни стало хотел угостить меня в свою очередь. Я уж и так и сяк отказывался и пытался отвертеться от этого, но мне никак не удавалось это, так как он не мог или, вернее, не хотел понять, что я в дороге и что поэтому мне нельзя пить. Мне не удалось отвертеться от него и откуда-то взявшегося его приятеля — такого же ороча. Вынужден я был пойти с ними даже в магазин, где они хотели купить спирта или чего-нибудь спиртного. Но там, воспользовавшись тем, что мои знакомые тунгусы отвернулись, я позорно сбежал от них.

Мне тогда показалось, что в этом единственный выход из положения и что я в самом деле не мог с ними пить спирт, когда мне предстояло ехать на попутной грузовой машине вечером или ночью, возможно, с попутчиками.

Потом мне, правда, приходило в голову, что я, пожалуй, напрасно обидел человека, лишив удовольствия угостить меня. Ведь мне ничего не стоило посидеть с ними, выпить совсем без всякого на себя воздействия такую же крохотную дозу горючего, которая его свалила с ног десять лет назад. Сделал бы так, и меня не мучила бы совесть вот уже 16 лет…

Больше я не встречал своего приятеля ороча, с которым виделся четыре раза на протяжении 15 лет.

В последнюю встречу он успел мне рассказать, что пасет теперь оленей в верхнем течении Теньки. Стреляет волков, которые подходят к стаду.

В то лето начальники приезжали ко мне дважды. Это, впрочем, совсем неудивительно, потому что летом на реке хорошо, а на лодке идти сплавом по течению особенно приятно и легко, потому что можно часами даже не шевелить веслами. Это совсем не то, что шагать или даже ехать верхом на лошади по таежной тропе, даже по хорошей сухой тропе, не говоря уже о тропе на болотистых участках, о ходьбе или верховой езде по бездорожью. Ходьба по таежной тропе и даже верховая езда по ней, особенно если тропа плохая, если она идет по заболоченной долине или приходится идти по бездорожью, — всегда тяжелая, утомительная работа. Плавание же на лодке по течению, особенно в хорошую недождливую теплую погоду, — это отдых, мечта усталого искусанного кровожадными комарами пешехода.

Поездка на лодке — это отдых не только от ходьбы, от физической работы, но и от кровососов-комаров, которых на реке, над водой даже невдалеке от берегов бывает гораздо меньше или совсем не бывает. Особенно если веет даже слабый легкий ветерок.

Проголодавшись, легко найти подходящее для остановки место, причалить, сварить пищу на костре, вскипятить чаю… Можно захватив с собой в лодку только что вскипевший чайник, «баловаться чайком», так сказать, на ходу, не теряя лишнего времени.

Так делал, например, Христофор Иванович Калугин, большой любитель чая и водохлеб. Он говорил, что ему все равно — горячий ли чай, теплый или совсем холодный. Опустошив чайник, он причаливал к берегу, кипятил новый и с ним пускался в дальнейший путь.

Устье рек Теньки и Дусканьи, которые ныне впадают в Колымское водохранилище, а не в р. Колыму, как это было до введения в строй Колымской ГЭС в конце 70-х гг. XX века. Фото 2014 г.

На остановках можно удить хариусов и в случае удачи варить из них уху. Осенью нередко случается и подстрелить утку.

Хорошо летом и осенью на такой реке, как Колыма. Приятно проплыть на лодке этот довольно большой отрезок от Кулинского моста до устья Теньки, откуда можно уехать на автомашине, проделав эти две с половиной или три сотни километров за 3–4 дня. Хорошо оторваться от текущих начальнических дел и вырваться на лоно природы из тиши кабинета, нарушаемой звонками телефонов и треском пишущих машинок. Особенно хорошо, когда для этого не то чтобы благовидный предлог, а подлинная причина или повод есть — инспектирование работы ряда полевых партий. Например, в то лето на этом отрезке рек Кулу и Колымы работали, кроме моей партии, партии П. Н. Котылева, С. И. Кожанова, С. С. Герасименко, и посещать все эти партии действительно было необходимо.