Михаил Арлазоров - Дорога на космодром

Криминалисты сумели прочитать казалось бы навсегда утраченный текст. Вместе с другими фронтовыми письмами Крымова оно было опубликовано в 1944 году в книге, составившей полное собрание сочинений Крымова. Напечатанная мелким шрифтом на плохой бумаге, эта книга выглядит памятником, который поставили погибшему бойцу его товарищи по оружию.

«Они не предназначены для печати», — писал о фронтовых письмах Крымова Александр Крон, подчеркивая, что перед читателем «документ эпохи, раскрывающий человека, чья жизнь и смерть дают повод для серьезных обобщений».

Узнав о смерти друга, Исаев почувствовал себя осиротевшим.

Работа, которая ожидала Исаева дома, была ничуть не легче той, какую он вел на Урале. Быть может, даже, напротив, труднее. Уже давно растаял тот жаркий оптимизм по поводу возможности боевого использования БИ, который так согревал конструкторов в первые военные месяцы. Тогда все сотрудники ОКБ верили в близкий результат, который незамедлительно ощутят гитлеровцы. К 1944 году все «вот-вот» и «чуть-чуть», оказывавшие такую моральную поддержку, исчезли. Погиб и тот, кому предстояло сделать главный вывод о будущности ракетного самолета, — его испытатель Григорий Яковлевич Бахчиванджи.

Размышляя обо всем этом, Исаев старался работать еще интенсивнее, еще напористее, стремясь во что бы то ни стало дать двигатель, каких нетерпеливо ожидали самолетостроители. Война неустанно напоминала Исаеву слова одного из писем Юрия Крымова, обращенные к нему, лично к нему, к самому близкому другу: «Скажи, чтобы работал не покладая рук. Он же восходящее светило, черт побери! Пусть восходит поскорее, ждать некогда».

Даже мертвым Юрий Крымов торопил его, оставшегося в живых. Сохранились материалы, проливающие свет на то, как работал в эту пору Исаев. Среди них фотографии — приземистый одноэтажный барак с темными глазницами окон. На давно перемонтированных стенах осыпалась штукатурка, сделав их похожими на старую географическую карту.

Бурыми пятнами обозначились на ней никому неведомые кирпичные материки.

В этом бараке не склад материалов или полуфабрикатов. Это лаборатория. Необычная лаборатория. Самыми грубыми, в полном смысле слова топорными средствами в ней решались тончайшие проблемы «жеэрдинной» техники. В грязном бараке разместился двигательный отдел болховитиновского ОКБ с его руководителем Алексеем Михайловичем Исаевым. Разместился после того, как к трем стенам недостроенного до войны ангара было пристроено из шлакоблоков помещение в 300 квадратных метров.

Работа, выпавшая Исаеву и его товарищам, сложна. Более всего напоминают они в этот момент часовщиков, которым вместо их тонких инструментов даны лишь ломы да кувалды. Вот и попробуй такими инструментами чинить и регулировать миниатюрные наручные часики!

Барак оказался вместительным. В нем нашлось место для огневого стенда, компрессора, гидравлического стенда, на котором проливались форсунки, помещения для приборов, кладовых и мастерской с двумя токарными станками.

Плотность использования помещений была велика, техническая оснащенность, наоборот, бедновата. Однако по тем временам жаловаться не приходилось. Исаев и не жаловался. Спустя много лет он записал: «Все были ужасно довольны своим сооружением: удобно, автономно, комплексно! А зимой было даже тепло!»

Мерзнуть, действительно, не пришлось. Сложили две печки и топили их кирпичами, вымоченными в керосине, который выдавался для испытаний двигателя. Черные хлопья жирной сажи, как бабочки, летали вокруг испытателей по бараку.

В этих условиях Исаев и его группа на своем крайне неприхотливом оборудовании сумели провести тончайшие эксперименты. В разработанной им программе Исаев показал себя дальновидным ученым и изобретательным экспериментатором. Многое делалось ощупью, наугад, интуитивно. Но число удачных разгадок с каждым днем нарастало, факты выстраивались в систему. Рождались первые выводы, открывавшие просвет в первоначально непроницаемой тьме.

Накапливались знания ужасающе медленно. Казалось, что барьерам и помехам просто нет числа. Исаев и его помощники, старавшиеся раскрыть тайны ЖРД, попадали впросак куда чаще, чем на это рассчитывали. И неудивительно. Вся эта компания дерзких молодых людей состояла не из двигатели- стов, а из самолетных конструкторов. О ЖРД они знали еще до обидного мало, несмотря на то, что делали этот самый ЖРД.

Какой-то период времени еще держались запасами, полученными от Глушко. Но… не пополняясь, эти запасы иссякли сравнительно быстро, а никаких связей ни с Душкиным, ни с Глушко на этом этапе исаевская группа не имела. До всего приходилось доходить своим умом, опираясь на собственный, прямо скажем, не самый богатый опыт.

Когда двести с лишним лет назад в семнадцатом столетии голландец Антони Левенгук, шлифовальщик оптических стекол, сделал микроскоп и взглянул через его окуляр на каплю воды, перед ним открылся мир, полный таинственной, дотоле никому неведомой жизни. Нечто похожее произошло триста лет спустя и с Исаевым.

По сравнению с поршневыми моторами простота принципиальной схемы жидкостных ракетных двигателей потрясала. Но, вникнув в это дело поглубже, Исаев за мнимой простотой ЖРД сумел разглядеть целый мир, переполненный тайнами. Простота не шла дальше схемы. Попытки же реализовать ее приводили к в высшей степени непростым конструкциям. Задача Исаева заключалась в том, чтобы, вдохнув жизнь в схему ЖРД, разработав конструкцию, проанализировать во многом еще загадочный, но явно взрывчатый характер этого двигателя. Ис-следуя ЖРД, группа Исаева стремилась отыскать инженерные решения, подчиняющие его огромную силу режимам, ради которых он и создавался. Особое внимание уделялось срокам безотказной работы. Нужно было во что бы то ни стало обеспечить длительность, которая устроила бы самолетчиков.

Решались все эти проблемы в таких же тяжких условиях, как и при подготовке к полетам БИ. Около стенда не было смонтировано ни одного вытяжного вентилятора. Люди, экспериментировавшие с двигателем, дышали тяжкими, опаснейшими парами азотной кислоты. Страшный грохот и одуряющая вонь сопутствовали запускам, особенно опасным еще и потому, что далеко не у всех, кто работал на стенде, были даже обязательные для безопасности защитные очки и летные шлемы.

Но дело было не только в недостаточной защите экспериментаторов. Эти люди, выполняя эксперименты, важные для всего ракетного двигателестрое- ния, не располагали даже самописцами, чтобы записывать замерявшиеся давления. Конструкторам приходилось выстраиваться перед манометрами и по команде одновременно записывать их показания. Каждый должен был стремительно записать показания своего манометра, перед которым его поставил руководитель эксперимента. Люди выступали в роли уникальных приборов — сами записывали, сами и анализировали сделанные ими записи.