Екатерина Фурцева - «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР» [litres]

Голова идет кругом. Решила записать свои мысли, чтобы они перестали разбегаться в разные стороны. Не знаю, что мне делать. Разводиться? У этого решения один плюс и три минуса. Плюс в том, что я наконец-то вздохну свободно. Николай исчезнет из моей жизни. Пройдет время, и я о нем забуду. Нет, не забуду, это я зря написала. Как можно забыть 20 лет своей жизни? Пройдет время и я успокоюсь. Всегда боялась одиночества, старалась его избегать, а теперь вижу в нем спасение. К тому же я не одинока. У меня есть Светлана и Маришка. Когда больному нельзя помочь пилюлями, врачи делают операцию. Наш брак пилюлями на вылечить. В этом я убедилась точно. Пора наконец набраться мужества и взглянуть правде в глаза. Я всегда смотрела правде в глаза. Почему же в этом вопросе так долго занималась самообманом? На что я надеялась? Удивительно, насколько долго при желании можно не замечать очевидного. Наш союз распался, и никакие меры не смогут нам помочь. Мы – чужие. Развод – это точка, которую нужно поставить.

Теперь о минусах. Минус первый – Николай разводиться не хочет. Хотел бы, так давно бы развелся. Я его хорошо знаю. И не столько из-за боязни, что развод может быть плохо воспринят в министерстве [272], сколько из-за нежелания терять свое положение «мужа Фурцевой». Он не выносит, когда его называют «мужем Фурцевой», но быть мужем Фурцевой ему нравится. Это выгодно. Так он стоит на ступеньку выше. А то и на две, ведь он не первый заместитель министра. Я бы сказала – последний. С Николаем считаются меньше, чем со мной. Он прекрасно отдает себе в этом отчет. Потому и не разводится. Если на разводе стану настаивать я, Николай начнет рассказывать, какая я дрянь. Развод будет стоить мне нервов. Тихо мы не разойдемся, это очевидно. Наш развод будет скандальным. Из первого минуса следует второй – развод, тем более скандальный, будет тут же использован против меня. Это очень хороший повод для того, чтобы свести со мной счеты. Воспользуются. Непременно воспользуются. Представляю, как обрадуется Кириленко. За разводом последуют проводы на пенсию. Через месяц, от силы – через два. Я и сама могу себе навредить. Могу потерять голову от всей этой свистопляски. А свистопляска начнется, это факт. Мама бы сказала: «Не буди лихо, Катька». Третий минус – могут испортиться мои отношения с дочерью. Николай хороший дипломат. Перед тем, как расстаться, он может много чего наговорить Светлане. Не хочется верить в то, что он способен и на такую подлость. Но я должна учитывать все возможные последствия. Кроме того, мой уход на пенсию сильно осложнит жизнь Светланы, Маришки и Игоря. Они привыкли к тому, что я решаю все проблемы. Получится так, будто я их подвела. Не хочу подводить. Не умею.

Пока писала, немного успокоилась. Когда успокаиваюсь, начинаю склоняться в сторону развода. Говорю себе, что рано или поздно это все равно произойдет. И не стоит надеяться на то, что потом будет легче. Чем позже, тем больнее. Нечего себя обманывать. Хватит с меня, наобманывалась. В личных делах надо быть такой же последовательной и принципиальной, как и в работе. Надо во всем идти до конца.

Сейчас пишу правильные слова. Но знаю, что очень скоро начну сомневаться – стоит ли делать это сейчас? Столько прожито, столько передумано. Можно потерпеть еще. Рано или поздно я выйду на пенсию. Не смогу же я работать лет до восьмидесяти. Но до семидесяти или близко к тому смогу. Силы в себе чувствую и держу себя в руках, не даю расслабляться. Беру пример с Орловой. Она старше меня почти на двадцать лет [273], но до тех пор пока она не заболела, мы выглядели ровесницами. Старость можно отодвинуть физкультурой и диетой. Больше ничем. Рано или поздно я выйду на пенсию, желательно попозже. Тогда Николай сам уйдет от меня. На следующий день. Тихо уйдет, а я скандалить не стану. Все устроится само собой. Главное, чтобы хватило выдержки и терпения. Хватит ли?

Вспоминая 42-й год, понимаю, что сейчас я страдаю сильнее. Странно. Казалось бы, должно быть наоборот. Я стала старше, закаленнее. Сейчас нет войны. У меня на руках нет маленького ребенка. У меня совсем иное положение, а вот переживаю сильнее. Возраст сказывается? Или больнее от того, что на первую рану наложилась вторая? Я по натуре оптимистка. Всю жизнь считала себя такой. Но сейчас мой оптимизм куда-то исчез. Не знаю, что мне делать. Мне тяжело. Душно. И никакого просвета. Никакой отдушины. Устала быть сильной. Завидую тем женщинам, которые могут позволить себе быть слабыми. Тем, которые могут рассчитывать на поддержку любимого мужчины. Если бы Николай любил и поддерживал меня, я бы такие горы своротила! Заявляю об этом без хвастовства. Когда душа спокойна и есть на кого опереться, можно горы ворочать.

Вся моя беда в том, что я слабая женщина, которая изо всех сил старается казаться сильной. Вот уже который год играю роль Железной Фурцевой. Да так успешно, что впору «народную» давать. Никто же не догадывается, какая я на самом деле. Даже мама говорила, что я – кремень. А брату Сереже говорила: «Это Катька у нас мужик, а ты – баба». Мне было неловко – зачем она обижает Сережу? Но втайне я гордилась – вот я какая крепкая, все мне нипочем! Пока не испытаешь настоящих ударов, легко гордиться.

Не знаю, как быть. И посоветоваться не с кем. Только с самой собой. А сама себе я плохой советчик.

К комплиментам я отношусь не слишком серьезно, поскольку большая часть их говорится только из вежливости. Но иногда похвала западает в память. Когда датская королева [274]сказала мне, что она мечтает сделать для своей страны столько, сколько я сделала для своей, у меня было такое чувство, будто меня орденом наградили. Надеюсь, что ее мечта сбудется. Позавидовала ей – наверное, очень просто управлять маленькой Данией. Для меня всегда было очень важно иметь возможность контролировать все лично. На уровне райкома это получалось без труда. На уровне горкома уже было трудно, но я старалась, а когда речь идет обо всем Союзе, то волей-неволей приходится полагаться на других. А они часто подводят.

Умерла Алиса Коонен [275], женщина сложной судьбы. Мои подруги актрисы называли ее «мученицей». Она такой и была. Я познакомилась с ней в 57-м, когда работала первым секретарем горкома. Она приходила ко мне на прием. После закрытия Камерного театра [276]приказом по комитету по делам искусств ей была установлена пенсия. Когда же было принято «Положение о пенсиях» [277], пенсию Коонен попытались пересмотреть в сторону уменьшения. Вопрос был пустяковым. Потребовался всего один звонок, чтобы все решить. Когда Коонен ушла, я подумала – вот ведь несчастная женщина. В молодости у нее было все. Родилась в обеспеченной семье. Училась у Станиславского. Рано прославилась. Много лет была примой Камерного. Рядом с ней был любимый человек – Таиров. Мне не довелось бывать в Камерном, но я много слышала о нем. Игрой Коонен все восторгались. Нечасто так бывает, чтобы актер нравился всем подряд. В первую половину жизни Коонен была счастлива. Она сама мне об этом сказала. «Раньше я жила, а сейчас доживаю», – вот ее слова. Я подумала о том, как больно ей чувствовать себя одинокой и почти забытой. Очень ей сочувствовала. Когда узнала в 70-м, что наши театральные деятели сомневаются – «стоит ли праздновать 80-летие Коонен?», то возмутилась и сказала, что тут и сомневаться нечего. Такие, как она, заслуживают большего, чем чествование в юбилей. Но к ней вообще было прохладное отношение. Она считалась «несоветской», хотя ни в чем антисоветском не была замечена. Негативное отношение к Камерному театру и Таирову легло своей тенью на Коонен. Когда в 65-м я включила Коонен в представление на народную артистку СССР, в ЦК ее сразу же вычеркнули. А мне сделали выговор за политическую близорукость и волюнтаризм. «Волюнтаризм» был тогда модным словом [278]. «За что Коонен давать народную? За выступления в клубах?» Так и не дали. А Рижской киностудии не разрешили снять документальный фильм с Коонен. Речь шла об истории немого кино. Коонен успела сняться в нескольких фильмах еще до революции. Она была прекрасной рассказчицей и замечательным декламатором. Недаром ее выступления в клубах проходили при битком набитых залах.