Антонин Запотоцкий - Красное зарево над Кладно

Качакские мельники с подобными гадами друзья-приятели. Друзья-приятели и Франта Ветр с роушмидским мельником. Знает мельник, что привело сюда Франту. Он приехал за двумя мешками муки. О спекулятивной сделке у них с мельником договорено. Он приехал кстати. Самый удобный случай выйти из неловкого положения. Мельник решается. «Ладно, девушка муку получит. Пусть говорит потом, что хочет! Разговорами она ничего не добьется. Франта человек опытный и такие дела обделывать умеет. Послать другого выпутываться всегда легче». Поэтому он обращается к девушке и делает последнюю попытку.

— Так что, пойдешь или нет?

— Муки давайте, не пойду.

— Ну, ладно. Ты ее получишь. Но мне нужно пойти за ней на мельницу. Принесу или пришлю тебе. Как ты хочешь?

— Лучше пришлите. Вас я и видеть не хочу, мерзавец, — облегчает себе душу девушка.

— Ты снова ругаться? Отошла? Минуту назад ты просила, — издевается мельник над девушкой.

— Убирайтесь уж, но запомните, без муки вы меня отсюда не выставите, — начинает кричать Ружа.

— Ну, ладно, а ругательства прибереги! Может быть, они тебе еще пригодятся, — зло бросает мельник. Захлопнув дверь, он уходит.

Ружа ждет. Старается не думать ни о чем. Усилием воли подавляет всякое раздумье и воспоминание… Лишь одна привязавшаяся мысль не покидает ее. «Я должна принести муку». Вскоре дверь сарая вновь со скрипом отворяется и затворяется. Засов щелкает. Крик и тишина…

Потом слышно, как дверь вновь открывается. На дворе уже смерклось. Ружа попрежнему сидит на соломе. Откуда-то издалека, словно из небытия, слышится чужой, насмешливый голос.

— Ну, до свидания, кошечка. Пять кило муки я принес. За нее беру накидки. Мы квиты. Я люблю, чтобы расчеты были в порядке. У меня все всегда идет только из рук в руки. Если ты когда-нибудь захочешь и дальше делать дела, можешь ко мне обратиться. У меня есть знакомства, я могу найти тебе хороших клиентов. Мельник просил, чтобы ты шла задами, через сад. Будь я на твоем месте, я бы с ним дела не имел. Он урод, не пойму, что ты в нем нашла. Ну, дело твое. Мы с тобой свое сделали, и до других нам дела нет. Мельник сказал, что вы так договорились…

Шаги удаляются и наступает тишина. Ружа встает. Кладет муку в мешок. Берет его на спину и выходит из сарая. Идет вдоль речки, через луг, обходя мельницу стороной.

За собой она слышит шаги и женские голоса.

— Посмотрите, это она! — Кто? — Та девчонка, которая осталась около Роушмиды. — Что она там до сих пор делала?

— Эта стерва рано начала и делишки обделывать умеет.

— А мешок у нее полный. Мы-то знаем, за что этот старый роушмидский хрыч дает муку. Вы это, милая, знать должны. Почему? Я раз видела, как вы тоже выходили с мельницы с полным мешком. А вы, дорогая, еще ниоткуда не выходили? — две женские фигуры останавливаются друг против друга на узкой лесной тропинке.

— Бросьте, бабы. Бесполезный разговор. И так уже от всего этого тошнит, — слышится примиряющий голос.

Ружа ускоряет шаг. Голоса затихают. Она выбежала на косогор. Бежит через высокий лес под Кожовой горой. Спотыкается о выступающие корни, которые извиваются и торчат на дороге. Вот она вышла из леса. Не чувствует тяжести мешка. Не чувствует утомления. Чувствует только огромную безнадежную пустоту. Даже слез у нее нет. Только время от времени бессильно сжимает кулаки.

Вот она дома. Мать встречает ее словами:

— Наконец-то, дочка, ты пришла. Сколько времени минуло. Я беспокоилась. Ты принесла?

— Принесла.

— Что?

— Муку и картошку.

— Ну, вот видишь, а какие церемонии разводила. А дяденька мельник отца все-таки вспомнил?

— Вспомнил.

— А как накидки? Взял их?

— Взял.

— Так, стало быть, взял? — разочарованно шепчет мать. Затем тотчас обращается с укоризной к дочери.

— Ну, да, с тобой вечно беда. Ты тотчас фр-фр. Не умеешь ты с людьми. Не могла попросить, подмазаться? Если бы я была на твоем месте! Какая жалость, накидки взял…

— Перестаньте, мама, — кричит Ружа, — вы можете своим нытьем с ума свести. Какая жалость, накидки взял… Ваш добрый дяденька. Взял не только накидки, взял и меня и другому меня… тоже дал…

— Ружа, ради бога, девочка… — приходит в ужас мать, сжимая руки.

Ружа между тем выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.

На заводской отвал вылили шлак. Красное зарево поднялось над Кладно…

Словно лавина скатываются по склонам отвала раскаленные потоки. Покатились внезапно, неожиданно, без сигнала и предупреждения. Кто не хочет сгореть, не становись на пути.

Так же стремительно катится и людская лавина. Откуда она взялась, кто ее сдвинул и привел в движение?

Хотите узнать? Идите на шахты! Идите на заводы! Идите в шахтерские дома! В семьи рабочих из Кладно, Крочеглав, Розделова, Доброго и Либушина. Идите куда угодно! Всюду найдете ее источник и начало.

Люди — не скот. Не чурбаны, на которых можно дрова колоть. Не были и не будут. И напрасно На это рассчитываете.

Это отчетливо проявилось в Кладно 7 мая. Людская лавина разлилась. Выплеснулась из шахт и металлургических заводов. Вылилась из улиц городов и деревень. Выплеснулась из жилищ голодных, доведенных до нищеты, угнетенных и обесчещенных.

Она катилась по межам полей, лесным дорожкам, скатывалась с крутых склонов и разливалась по долине Качака. По верховью и низовью. От мельницы к мельнице.

— Не хотим голодать! Хотим жить и хотим есть! — дружно звучало из толп мужчин и женщин.

— Долой спекулянтов и ростовщиков! Долой спекулянтов и нищету трудящихся! Грабьте награбленное и припрятанное! Выгоняйте сусликов из нор! Берите штурмом мельницы! Раздайте голодным запасы сытых!

Тщетно закрывались тяжелые мельничные ворота. Не помогли ничем и спущенные с цепей рычащие псы. Не помогли ничем и дозоры жандармов, патрулирующие на шоссе, дорогах и перекрестках.

Людская лавина пробила себе новые пути. Окружила мельницы, не остановилась перед ними и взяла их приступом. Ворота неприступных мельниц-крепостей на Качаке рухнули перед бурлящим людским потоком. Спрятанные в них запасы перекочевали в семьи голодных. Радостно засияли глазки исхудавших детей. Во многие рабочие жилища, где целыми месяцами раздавались только плач, жалобы и вздохи, пришел праздник. Пришла радость. Пришла пища, пришло довольство.

На Качаке же, как говорили, разразилась буря. Разразилась и над Роушмидой, и сюда докатилась людская лавина. В ней были многие из тех, кто целыми часами напрасно выстаивал у ворот мельницы. Просили и умоляли. Были и многие из тех, кто вынужден был отдать мельнице за кусок добытой и выпрошенной жвачки тяжелую и грешную дань. Были здесь и Ружа, жена Мудры и другие женщины. Они сегодня не смотрели друг на друга завистливо, враждебно и подозрительно. Не оговаривали одна другую. Чувствовали себя связанными единым, общим стремлением. Покарать обидчика, отплатить за унижение. В одном ряду с женщинами и девушками были и мужчины и парни. Тяжелые ворота мельниц забаррикадированы. На них напирала снаружи масса людей. Изнутри бросался разъяренный, оскалившийся, спущенный с цепи пес. На пороге появился мельник с винтовкой в руке.