Антонин Запотоцкий - Красное зарево над Кладно

Ружа медленно встает: — Ладно, раз так, пойду. — Она берет заплечный мешок и подходит к сундуку. Склонившись, открывает его и вынимает стопки белоснежного белья. Кладет вещи в мешок.

Мать поднимается на постели и кричит:

— Боже мой! Что ты, дочка, делаешь?

— Беру накидки, — хмуро отвечает дочь.

— Не наказал бы тебя бог! Неужели ты хочешь отдать их этому живодеру? — ломает руки мать.

Ружа выпрямляется над сундуком и оборачивается к матери.

— А как же вы, маменька, думаете? По-вашему, мельник даст мне муку даром?

— У тебя, как-никак, есть деньги, — возражает мать. — И ты должна попросить, напомнить про отца.

— Несколько засаленных десятикронок? Вы это называете деньгами? Вам кажется, что эти бумажки сегодня на что-нибудь годятся? И просить? Вы верите, будто на эту старую роушмидскую свинью подействуют просьбы! Что ж, посмотрим. Я не так уж глупа, как вы думаете. Я не стану совать мельнику все сразу. Эх, мама, мама. Если бы он удовлетворился только этими накидками. Ну, да вы этого хотели! — словно про себя вздыхает Ружа.

У матери, следящей за каждым ее движением и словом, прорывается раздражение:

— Не греши, дочка! Такой товар! Еще бы ему не понравился! Я купила их перед войной у Голого. Старик Голый был честный торговец. Он торговал только хорошим товаром, а не какой-нибудь рванью или дрянью. Как-никак он себе поместья не купил еще, как этот вор Напрстек. Об этом писали недавно в «Свободе», — старуха Веселая было разговорилась, но Ружа уже закинула на спину мешок и молча пошла к двери.

Матери вдруг становится ее жаль. Но она все-таки боится, чтобы дочь в последнюю минуту не передумала. Поэтому она успокаивает и подбадривает ее.

— Ты, дочка, не сердись на меня! Поцелуй хоть! Понимаешь, если б могла, я тебя не послала. Сама пошла бы, да не подняться мне. Ну, да я сказала. Ты все-таки девушка. Не съест же тебя этот старый хрыч. Не бойся!

Ружа уже на крыльце, мать вдруг вспоминает и кричит.

— Слышь, дочка! Чтобы не забыть: пяток картошек нас не спасет. Не дай себя ограбить. Без муки домой не появляйся!

— Ладно, мама. Как хотите. Ну, я пошла, — машинально отвечает Ружа.

И вот она стоит здесь. Перед воротами Роушмидской мельницы. Рядом с ней толпа других женщин.

На мельничных желобах, широко расставив ноги, стоит мельник. Он исподлобья глядит на собравшихся перед воротами. На просьбы женщин отвечает отказом в грубых выражениях, резко отмахиваясь.

— Я уже сказал, ничего, сегодня ничего. Вы рады бы все у меня растащить. Я из-за вас под арест попадать не хочу. Без того жандармы постоянно вокруг рыщут. Еще недоставало за свою же доброту в тюрьму угодить. Нет, нет! Не ревите тут! Мне никакого театра здесь не надо! Слова своего я не изменю. Убирайтесь, голота! Не то спущу пса!

Чтобы подтвердить реальность своей угрозы мельник повернулся к конуре, где на массивной цепи привязан большой сторожевой пес.

— Султан, взять их, взять! — кричит мельник и указывает на ворота. Пес, ощетинившись, вскакивает и стремительно кидается вперед. Цепь натянулась, рванула пса назад, чуть конура не перевернулась.

Женщины испуганно отступают от ворот. Мельник, похлопывая себя по ляжкам, дико смеется.

— Молодец, Султан, взять, взять! — Пес с лаем и рычанием снова кидается вперед. Снова цепь отбрасывает его назад. Это ощущение собственного бессилия все больше и больше бесит его.

Женщины в страхе пятятся от ворот мельницы. Мельник продолжает науськивать пса, со злобным смехом обрушивая на головы отступающих женщин грубые ругательства.

Те, грозя кулаками и бранясь, одна за другой удаляются от мельницы.

Перед воротами остается одинокая Ружа. Она не уходит, она твердо решила, что не уйдет. «Будь, что будет! Я должна принести домой еду».

Мельник, который с издевкой следит за угрожающими и бранящимися женщинами, переводит взгляд на ворота. Он видит ожидающую Ружу. В нем закипает злоба. — Ты, шлюха! — снова кричит он. — Ты что, не слышала! К тебе это не относится? Что же, мне в самом деле спустить Султана? — Он сделал несколько шагов от желобов к воротам.

— Дяденька, бога ради, прошу вас. Я — Веселая из Кладно. Папенька работал у вас на мельнице. Меня послала маменька, чтобы я попросила вас. Вы, верно, помните еще папеньку, — моляще просит девушка.

Мельник медленно сходит с желобов и приближается к воротам. Он открывает калитку и останавливается. Плотоядно оглядывает стоящую перед воротами девушку.

— А, барышня! Это ты, недотрога? Мы ведь знакомы. Ты у нас уже была. Убежала, чуть глаза мне не выцарапала. А теперь пришла снова. Да еще на отца ссылаешься. Знаю я вас, кладненских невинных младенцев. Валяетесь на отвалах, в лесах и домах с венграми и со всякими парнями. А тут вдруг стесняетесь и сердитесь. Наш брат для них нахал, противный старикашка. Не так ли ты кричала? Уже не знаешь? Не помнишь? Говорить разучилась?

Мельник приближается к девушке. Берет за подбородок и поднимает кверху ее склоненную голову. Указательным пальцем другой руки тычет в грудь. Девушка не двигается. Стоит как вкопанная. Мельник снова напирает.

— Ну, говори, зачем пришла? Снова будешь беситься и ругаться? Чего торчишь тут?

— Дяденька, бога ради, прошу вас, не сердитесь! Мама больна. Отец убит на войне. Нас четверо детей. Не сердитесь, я была глупа. Маменька меня отругала.

Мельник подвигается к девушке все ближе, кладет обе руки ей на плечи и сжимает их грубыми пальцами, словно клещами.

— Так, значит, твоя мама. Это она тебя послала и научила. Знаю я! Эта всегда была хитра. Увела у меня работника. В город захотела, барыньку строить из себя. Качак был не по ней. А теперь? Теперь, стало быть, просит. Теперь для нее Роушмида оказалась хорошей. И тебя послала на мою шею, чтобы ты здесь у меня клянчила и ныла! — он отталкивает Ружу и начинает кричать. — Какое мне дело до чужих детей? Ишь, городские! Расфуфырится, надуется, будто примадонна. Ты для нее наглый и противный старикашка. Но жратвы от тебя желает, это ей не противно, так, что ли?..

Ружа снова умоляет.

— Дяденька, не сердитесь! Простите, я не так думала.

— А как ты думала? — пристает мельник.

Покраснев и склонив голову, девушка, запинаясь, растерянно бормочет:

— Ну, я не знаю, я испугалась. Я думала… я боялась… убежала… я не знаю, почему… Дяденька, бога ради прошу, будьте добры, дайте мне муки.

— А если дам, — спрашивает мельник, — барышня ее возьмет и убежит? Будет рассказывать мамаше да издеваться над глупым стариком, которого облапошила, так что ли? Ну, что ты не отвечаешь? — насмехаясь, пристает он к девушке.

— Нет, не говорите больше так! Простите меня, прошу вас. Маменька сказала, вы добрый. Вы дадите мне муки, правда?

Ружа просительно берет руку мельника и гладит ее.