Валентина Краскова - Серые кардиналы Кремля

Опричники давали особую присягу, в которой обязывались не только доносить обо всем подозрительном и неучтивом по отношению к самодержцу, но даже не иметь никаких контактов с теми, кто не входил в число избранных. По свидетельству летописцев, им даже вменялось в долг насиловать, предавать смерти земских людей и грабить их дома. Иностранцы, посещавшие Московию в те годы, писали, что символом опричников были изображение собачьей головы и метла — в знак того, что они кусаются как собаки, оберегая царское благополучие, и выметают всех лиходеев. Они же говорили, что «если бы сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее».

Любому доносу опричника на земского человека верили беспрекословно. Опричник везде и во всем был высшим существом, которому нужно угождать; земский же человек был существом низшим, лишенным царской милости, и его следовало обижать. Земщина представляла собой как бы чужую покоренную страну, отданную на произвол завоевателей. Понятия справедливости и законности на Руси исчезали, и на их место заступали сила и беззаконие.

Царский образ жизни свидетельствовал о его психическом помешательстве. Он завел у себя в Александровской слободе подобие монастыря, отобрал для него 300 опричников, надел на них рясы, сам себя назвал игуменом; Вяземского назначил келарем, Малюту Скуратова — пономарем, сам же сочинил для этой монашеской братии устав и вместе с сыновьями ходил звонить в колокола. В двенадцать часов ночи все должны были собраться у него для продолжительной полуночницы. В четыре часа утра ежедневно вся братия по царскому зову собиралась к заутрене, которая длилась до семи часов. Сам Грозный так усердно клал земные поклоны, что у него на лбу появлялись шишки. Затем, в восемь, все шли к обедне. Самодержец, как игумен, не садился со всеми за стол, а читал житие дневного святого. Он обедал один, когда его братия насыщалась.

Потом по распорядку дня следовали казни. Царь самолично ездил пытать и мучить опальных. Эта процедура доставляла ему огромное удовольствие: после кровавых сцен он обычно был в хорошем расположении духа. Монашеская братия также выступала в роли палачей, у каждого под рясой был для этой цели длинный нож. В назначенное время отправлялась вечерня, затем все собирались на вечернюю трапезу, после чего отправлялось повечерие. После него Грозный уходил почивать, а слепцы попеременно рассказывали ему сказки.

«Неужели во всем государстве не нашлось человека, обладавшего хоть какой-либо властью, чтобы усмирить разбушевавшегося тирана?!» — воскликнет читатель. Конечно, такие люди были, но их участь оказывалась трагичной. Однако был среди них и такой, которому было очень трудно противостоять, так как в его руках находилась церковная власть. Это митрополит Филипп — тот самый игумен Соловецкого монастыря, который когда-то принял под свою опеку опального Сильвестра.

Митрополит Афанасий, не вынесший того, что происходило в державе, отказался от служения деспоту и в 1566 году удалился на покой в Чудский монастырь. Нужно было найти ему замену. Царь сам предложил кандидатуру соловецкого игумена, совершив тем самым весьма противоречивый поступок. Духовные и бояре придерживались единогласного мнения, что нет человека более достойного, чем Филипп.

Он происходил из знатного и древнего боярского рода Колычевых. Его отец, боярин Стефан, был важным сановником при Василии Ивановиче, а мать наследовала богатые владения Новгородской земли. Молодой Федор служил прежнему правителю на военной и земской службе. В тринадцати летнем возрасте он удалился от мира и принял постриг в Соловецком монастыре. Уже через десять лет Филипп стал игуменом этой божьей обители.

Это был высоконравственный человек, поставивший перед собой благородную цель: заботиться о счастье и благосостоянии ближних. Невозможно представить себе, чтобы Филипп поддержал кровожадного тирана и принял его предложение. Прибыв в Москву, он попросил царя отпустить его обратно в монастырь. Это было похоже на обычное смирение подданных, и духовенство начало уговаривать его занять место митрополита. Тогда Филипп стал открыто укорять епископов в преступном по отношению к Богу бездействии, в том, что они закрывали глаза на все злодеяния царского окружения. «Не смотрите на то, — говорил он, — что бояре молчат; они связаны житейскими выгодами, а нас Господь для того и отрешил от мира, чтоб мы служили истине, хотя бы и души наши пришлось положить за паству, иначе вы будете истязаемы за истину в день судный».

Никто не осмеливался высказывать Грозному свое истинное мнение о его сумасбродном правлении, а Филипп не побоялся впасть в немилость. Явившись к царю, он сказал: «Я повинуюсь твоей воле, но оставь опричнину, иначе мне быть в митрополитах невозможно. Твое дело не богоугодное; сам Господь сказал: аще царство разделится, запустеет! На такое дело нет и не будет тебе нашего благословения». Самодержец возражал: «Владыко святой, воссташа на меня мнози, мои же меня хотят погубить». «Никто не замышляет против твоей державы, поверь мне, — отвечал Филипп. — Свидетель нам всевидящее око Божие; мы все приняли от отцов наших заповедь чтить царя. Показывай нам пример добрыми делами, а грех влечет тебя в геенну огненную. Наш общий владыка Христос повелел любить Бога и любить ближнего, как самого себя: в этом весь закон».

Рассердившись за такие упреки в свой адрес, Грозный приказал соловецкому игумену быть митрополитом. Но сломить или запугать Филиппа было не так просто. Он был тверд в своих требованиях: «Пусть не будет опричнины, соедини всю землю воедино, как прежде было».

Филипп вынужден был дать согласие стать митрополитом. Но этот поступок нельзя рассматривать как трусость. Дальнейшая его деятельность красноречиво свидетельствует, что священник не смалодушничал перед деспотичным самодержцем. Скорее всего Грозный подал надежду на раскаяние. А Филипп, в свою очередь, подписал грамоту не вступать в царский обиход. Следует заметить, что некоторое время Грозный действительно воздерживался от своих кровожадных деяний, но потом опять начались пытки и казни неугодных. Он оправдывал себя тем, что вокруг него одни враги. Никакие наставления нового митрополита не помогали.

Вскоре тиран приказал не допускать к себе священника. Этой немилостью поспешили воспользоваться фавориты. «31 марта 1568 года, — пишет Костомаров, — в воскресенье, Иван приехал к обедне в Успенский собор с толпой опричников. Все были в черных ризах и высоких монашеских шапках. По окончании обедни царь подошел к Филиппу и просил благословения. Филипп молчал и не обращал внимания на присутствие царя. Царь обращался к нему в другой, в третий раз. Филипп все молчал. Наконец царские бояре сказали: «Святой владыка! Царь Иван Васильевич требует благословения от тебя». Тогда Филипп, взглянув на царя, сказал: «Кому ты думаешь угодить, изменивши таким образом благолепие лица своего? Побойся Бога, постыдись своей богряни-цы. С тех пор, как солнце на небесах сияет, не было слышно, чтоб благочестивые цари возмущали так свою державу. Мы здесь приносим бескровную жертву, а ты проливаешь христианскую кровь твоих верных подданных. Доколе в Русской земле будет господствовать беззаконие? У всех народов, и у татар и у язычников, есть закон и правда, только на Руси их нет. Во всем свете есть защита от злых и милосердие, только на Руси не милуют невинных и праведных людей. Опомнись: хотя Бог и возвысил тебя в этом мире, но и ты смертный человек. Взыщется отрук твоих невинная кровь. Если будут молчать живые души, то камения возопиют под твоими ногами и принесут тебе суд».