Валентина Краскова - Кремлевские кланы

Я благодарен судьбе, которая по жестокой необходимости (надо было поправить здоровье отца, подорванное ссылкой и непрекращающейся мерзкой слежкой за ним после переезда в Подмосковье) заставила меня примчаться в Грузию и на легендарном острове аргонавтов в устье Риони отыскать этого удивительного врачевателя. Именно — удивительного! Пусть читатель поверит мне, занимающемуся проблемами биофизики, что в своем эпитете я нисколько не переборщил, ибо Алик (так он представился мне, когда я его разыскал), подробно рассказав мне о катрэксе, добываемом из печени черноморской акулы-катрана, и проведя на авторе этих строк курс благотворного лечения, дал мне свое чудесное средство, и катрэкс подарил отцу по крайней мере восемь лет жизни.

Вскоре, Гачечиладзе приехал в Москву, познакомился и крепко сдружился с моими родителями, со всей нашей семьей. Это было как раз в пору беззаконных гонений на талантливого ученого, когда после «артподготовки» в прессе у него отобрали лабораторию и прокуратура возбудила против него уголовное дело. Наша семья — от родителей до нас, младших, — встала на защиту Гачечиладзе. В разгар борьбы за его доброе имя выяснилась пикантная подробность: как мы узнали, в материалах, собранных прокуратурой, оказался опрос восьмисот (!) пациентов, проведенный следствием для доказательства корыстных целей, которыми якобы руководствовался ученый в применении катрэкса. Само собой, корысти при всем старании обнаружить не удалось, но в ходе опроса следователи вольно или невольно зафиксировали множество неопровержимых показаний… в пользу катрэкса. Вот тогда-то отец и подсказал председателю Госкомитета по изобретениям Ивану Семеновичу Наяшкову хитроумную идею — обратиться в прокуратуру с просьбой выслать копии опроса в Госкомитет. Криминальной ценности этот материал уже не представлял, научная сторона дела следствие не интересовала, и запрос И. С. Наяшкова был удовлетворен. Какова же была ярость недругов Алика, когда именно на основе следственного опроса Госкомитет… выдал ему авторское свидетельство на катрэкс! Солидный этот документ очень помог ученому в дальнейшей борьбе…

Уже после смерти отца в 1988 году Гачечиладзе показал мне новогоднее поздравление, которое послал ему Георгий Максимилианович в пору боев за катрэкс. Там есть строка «…А что касается наших неприятелей, то пусть они захлебнутся в собственной непристойности».

Маленков был опытен в аппаратных играх. История каждого правительственного двора содержит список людей, обласканных государями. Во времена «дореволюционные» большую часть этого списка занимают представители слабого пола. Новое время требовало больше силы и твердости, чем красоты. Красоты в Кремле, действительно, стало меньше, а вот сила и твердость обрели особый, советский оттенок. Фавориты при Сталине — это маленькие, но все же копии вождя. Собрав под обложку истории их жизней и продвижений по государственной лестнице, можно в какой то степени проследить историю власти. Фавориты были разного рода, но все они влияли на вождя, а значит на ход исторических событий.

В своей политике Сталин следовал принципам, изложенным «великим флорентийцем» Никколо Макиавелли в трактате «Государь».

«Итак из всех зверей Государь пусть уподобится двум: Льву и Лисе. Лев боится капканов, а Лиса — Волков. Следовательно, надо быть подобным Лисе, чтобы уметь обойти капканы, и Льву, чтобы отпугнуть волков. Тот, кто всегда подобен Льву, может не заметить капкана. Из чего следует, что разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание».

Макиавелли очень рано познакомился с теневой стороной политики: девяти лет он видел повешенных по указке Медичи в окне Палаццо Веккьо заговорщиков Пацци, среди которых был даже епископ; двадцати трех лет наблюдал изгнание Медичи из Флоренции; двадцати девяти казнь Савонаролы. Трижды он был свидетелем того, как Флоренция находилась на краю гибели.

В 1502 году Макиавелли встречается с тем, кто послужил ему прообразом «Государя», Цезарем Борджиа — герцогом Валентино, который произвел на него сильное впечатление как человек, очень жестокий и хитрый, не считающийся с нормами морали, решительный и проницательный правитель.

«Большевики считали криминалом пышность и роскошь в личной жизни, — писал Михаил Любимов, — их окружали предметы первой необходимости, соответствующие из незабвенному народному образу.

Одевались продуманно, с тонкими деталями, выходя из массы группой, сознательно создавали картину разнообразия: если вождь в сталинке, то дедушка Калинин в толстовке, наркоминдел Молотов в костюме и при галстуке, вроде бы как уступка проклятой загранице, Лазарь Каганович в кожанке, Ворошилов в военной форме с орденами, Орджоникидзе в гимнастерке без знаков отличия. Прекрасно обходились без имиджмейкеров, сами дали бы им сто очков вперед».

С самого раннего детства близкий к кремлевским кругам писатель Юлиан Семенов писал:

«В 1965 году писатель Лев Шейнин (в прошлом помощник Вышинского) позвонил мне из Кунцовской больницы: «Вы хотели поговорить с Вячеславом Михайловичем Молотовым? Он здесь, вместе с Полиной Семеновной, приезжайте, я вас представлю».

Через час я был у него в палате. Маленький, кругленький, работавший — после освобождения из Лефортовской тюрьмы — главным редактором «Мосфильма», Шейнин был человеком улыбчивым, постоянно тянувшимся к людям. В разговорах, однако, был сдержан: как-никак именно он, помощник Генерального прокурора Союза, прибыл вместе со Сталиным в Ленинград на следующий день после убийства Кирова. О Вышинском как-то сказал во время прогулки по аллеям нашего писательского поселка в Пахре: «Это человек тайны, не стоит о нем, время не подошло». В другой раз, тоже во время прогулки, смеясь, заметил: «Когда меня привезли в Лефортово, я сказал следователю: «если будет боржоми, — подпишу все, что попросите о моей, лично моей шпионской работе», — я-то знал, что исход один… Впрочем, я еще хранил иллюзии. Черток в этом смысле оказался самым умным». — «Кто такой Черток?» — «Это следователь Льва Борисовича Каменева… Чудовище был, а не человек… Он себе такое позволял, работая с Каменевым… Словом, когда за ним пришли, а это случилось через месяц после того, как Каменев был расстрелян, он прокричал: «Я вам не Каменев, меня вы не сломите!» — и сиганул с балкона». Я спросил: «Почему?» Шейнин поднял на меня свои глаза-маслины, судорожно вздохнул и ответил: «Милый, не прикасайтесь вы к этому, не надо, так лучше будет для вас…»