Валентина Краскова - Кремлевские кланы

Только вернувшись к друзьям и отвечая на их расспросы, Елена Андреевна сообразила, что так ничего и не рассказала главе государства о себе и нынешнем своем положении, ни о каком содействии не успела попросить.

Однако все постепенно устроилось. После собственной своей реабилитации Елена Андреевна получила в Москве жилплощадь, поступила на искусствоведческое отделение истфака МГУ. Профессора, преподаватели, научные работники, вообще люди, помнившие ее родителей, работавшие некогда с ними, старались ей помочь. Не потому, что она об этом просила. Это было душевной потребностью, безотчетным желанием хоть каким-то личным поступком утвердить историческую справедливость.

Возвращенцы из «мест не столь отдаленных», которых в те годы нетрудно было распознать на улице, по-разному ощущали себя в забытой ими нормальной жизни. Одни все никак не могли отойти душой, расслабиться, отогреться, словно бы по-прежнему чувствуя кожей мерзлоту той дальней земли. Другие, наоборот, старались подольше продлить внезапное состояние блаженной прострации, безразличия к житейской суете. Елена Андреевна принадлежала к иному типу воскресших к жизни людей.

Все заново и все впервые. Университет, торжественные залы выставок и библиотек, гул собраний, шум премьер, вечерняя тишина Патриарших прудов. И непривычное, счастливое, возвратившееся ощущение своей страны за плечами. Она училась, работала в музеях, занималась историей русского фаянса и фарфора, ездила на заводы, знакомилась с мастерами, писала книги. Родила сына. Теперь ему двадцать шесть, он выпускник Строгановского училища. Это вообще художественный дом, по-московски уютная квартира, где переплелись и оттенили друг друга интересы мужа — скульптора, жены — искусствоведа и сына — живописца-реставратора. Синева Гжели и Веджвуда на стене, иконописные лики, пейзажи, гравюры, среди книг авторские копии скульптурных портретов. И еще тот, уцелевший во времени сказочный индюк, потемневшая от времени дымковская игрушка».

Существуют многочисленные вполне достоверные рассказы о часах, остановившихся в момент смерти их владельца. Известно о зеркалах, которые разбиваются, когда наступает смерть. В доме, где кто-то переживает эмоциональный кризис, могут происходить и другие менее значительные, но необъяснимые поломки. А есть вещи, которые сохраняют тепло рук и чувств людей, они хран ят память о тех, кого давно нет.

Никто не знает своей судьбы… Ее удары непредсказуемы. Так человек, неоднократно рисковавший собой на полях сражений, может погибнуть от рук бывшего содержателя публичного дома, женатого на проститутке.

«Котовский был странным и интересным человеком, — утверждал Роман Гуль. — Из острых, черных глаз не уходила и грусть. Может быть, осталась от сиротского детства и фантастических книг. Он мог прикрыть последним тряпьем мерзнущего товарища. А мог всадить в горло нож солдату, преграждающему путь Котовскому к свободе, к побегу. Говорят, Котовский плакал, глядя на нищих, оборванных детей. Но если охватывала этого черного силача злоба, от его взгляда самые крепкие убийцы и уголовники уходили, словно собаки, поджав хвосты. Необычная сила жила в Котовском».

Котовский Григорий Иванович был награжден 3-мя орденами Красного знамени и Почетным революционным оружием. В Советской Армии с 1918, в революционном движении с 1902, в Гражданскую войну командир партизанского отряда, кавалерийской бригады и дивизии. С 1922 командир 2-го конного корпуса. Член ЦИК СССР.

Роман Гуль в книге «Красные маршалы» писал:

«Необычайная отвага, смелость и разбойная удаль создали легенды вокруг Котовского. Так в 1904 году в Бессарабии он воскресил шиллеровского Карла Мора и пушкинского Дубровского. Это был не простой разбой и грабеж, а именно «Карл Мор». Недаром же зачитывался фантазиями романов и драм впечатлительный заика-мальчик. Но, исполняя эту роль, Котовский иногда даже переигрывал. Бессарабских помещиков охватила паника. От грабежей Котовского более нервные бросали имения, переезжая в Кишинев. Ведь это был как раз 1904 год, канун революции, когда глухо заволновалась, загудела русская деревня.

То Котовский появляется тут, то там. Его видят даже в Одессе, куда он приезжает в собственном фаэтоне, с неизменными друзьями-бандитами, кучером Пушкаревым и адъютантом Демьянишиным. За Котовским гонятся по пятам, и все же Котовский неуловим.

В бессарабском свете «дворянин-разбойник Котовский» стал темой дня. Репортеры южных газет добавляли к былям небылицы в описании его грабежей. Помещики подняли перед властями вопрос о принятии экстренных мер к поимке Котовского. Помещичьи же жены и дочки превратились в самых ревностных поставщиц легенд, окружавших ореолом «красавца бандита», «благородного разбойника»…

Ловкость, сила, звериное чутье сочетались в Котовском с большой отвагой. Собой он владел даже в самых рискованных случаях, когда бывал на волос от смерти. Это, вероятно, происходило потому, что «дворянин-разбойник» никогда не был бандитом по корысти. Это чувство было чуждо Котовскому. Его влекло иное: он играл «опаснейшего бандита», и играл, надо сказать, — мастерски.

В Котовском была своеобразная смесь терроризма, уголовщины и любви к напряженности струн жизни вообще.

Котовский страстно любил жизнь — женщин, музыку, спорт, рысаков. Хоть, и жил часто в лесу, в холоде, под дождем. Но когда инкогнито появлялся в городах, всегда — в роли богатого, элегантно одетого барина и жил там тогда широко, барской жизнью, которую любил.

В одну из таких поездок в Кишинев Котовский, выдавая себя за херсонского помещика, вписал несколько сильных страниц в криминальный роман своей жизни. Этот господин был прирожденным «шармером», он умел очаровывать людей. И в лучшей гостинице города Котовский подружился с каким-то помещиком так, что тот повез Котовского на званый вечер к известному магнату края Д. Н. Семиградову.

Если верить этому полуанекдотическому рассказу, то вечер у Семиградова протекал так: на вечере — крупнейшие помещики Бессарабии — Синадино, Крупенские с женами и дочерьми. Но неизвестный херсонский помещик все же привлек общее вниманье: он умен, весел, в особенности остроумен, когда зашел разговор о Котовском.

— Вот попадись бы он вам — было бы дело! Задали бы вы ему трепку! — хохочет Синадино, с удовольствием оглядывая атлетическую фигуру херсонского помещика.

— Да и я бы угостил этого подлеца, — говорит хозяин Семиградов.

— Ав самом деле, как бы вы поступили? — спрашивает Котовский.

— У меня, батенька, всегда заряженный браунинг, нарочно для него держу. Раскроил бы голову, вот что!