Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Субботним вечером, после ужина и просмотра кинохроники и документального фильма о победе союзников в Европе (под названием «Истинная слава»), семейство спустилось вниз. Казалось, Черчилль вдруг как-то пал духом. Он признался Мэри: «Тут-то мне и не хватает новостей – работы нет – заняться нечем» [1190] Soames, Daughter's Tale , 360–361. .

В своем дневнике она изливала печаль: «Мучительно было смотреть, как этот великан среди людей – оснащенный всеми умственными и душевными способностями, натянутыми до предела, точно пружина, – уныло бродил по комнате, не в состоянии как-то применить свою колоссальную энергию и безграничные таланты, – тая в своем сердце скорбь и разочарование, о которых я могу лишь догадываться».

Как она писала, «то был худший момент за все это время». Родные ставили пластинки, чтобы подбодрить его: сначала Гилберта и Салливана (но те впервые не оказали на него почти никакого действия), потом – американские и французские военные марши (это немного помогло). Затем раздалась «Беги, кролик, беги» и (по заказу Черчилля) песня из «Волшебника страны Оз». Похоже, эти две композиции все-таки подействовали на него благотворно. «Наконец, в 2 часа, он достаточно утешился, чтобы ощутить сонливость и захотеть лечь в постель, – писала Мэри. – Мы все вместе проводили его наверх».

Она добавила: «О милый папа – я очень, очень тебя люблю, и сердце у меня разрывается при мысли, что я могу сделать для тебя так мало. Я легла спать, чувствуя себя очень усталой, какой-то омертвелой внутри».

На другой день, после ланча, Мэри и Джон Колвилл совершили последнюю прогулку вверх по холму Бикон-Хилл. Погода стояла чудесная, сияло солнце. Все собрались на лужайке; Клементина играла в крокет с Дунканом, уже почти оправившимся после автокатастрофы. Все они подписались в гостевой книге Чекерса – «книге почетных посетителей, – поясняла Мэри, – по которой можно проследить за всякими замыслами и стратагемами войны, просто изучая имена в ней». В благодарственной записи, обращенной к чете Ли, владельцам поместья, Клементина отмечала: «Наш последний уик-энд в Чекерсе оказался печальным. Но, пока все мы оставляли свои имена в Гостевой книге, я думала о том, какую замечательную роль сыграл этот старинный дом в войне. Каких именитых гостей он принимал, свидетелем каких важнейших встреч он становился, какие судьбоносные решения принимались под его крышей» [1191] Elletson, Chequers and the Prime Ministers , 145. .

Черчилль подписался последним.

Под своим именем он поставил единственное слово: «Finis» [1192] «Конец» ( лат. ). [1193] Soames, Daughter's Tale , 361. .

Главным импульсом, побудившим меня взяться за эту книгу, стало откровение, снизошедшее на меня после переезда в Нью-Йорк и событий 11 сентября 2001 года, но свою роль сыграл и другой фактор – родительский. Мои три дочери заверят вас, что по части отцовской тревоги я прямо-таки король. Но мои тревоги насчет собственных детей вращаются вокруг бытовых обид, связанных с их повседневной жизнью: с их работой, с их молодыми людьми, с противопожарными детекторами в их квартирах, а не с фугасами и зажигательными бомбами. Как же Черчиллям и их кругу удавалось справляться с этими тяготами?

Опираясь на этот вопрос, я пустился в путешествие (оказавшееся весьма долгим) по необозримой чаще исследовательских работ, посвященных Черчиллю, по этому царству гигантских томов, искаженных фактов, причудливых конспирологических теорий – пытаясь найти своего собственного Черчилля. Как я обнаружил при работе над предыдущими книгами, когда смотришь на прошлое свежим взглядом, неизбежно начинаешь видеть мир по-иному и находить новый материал, новые умозаключения – даже когда движешься по истоптанным тропам.

Когда пишешь о Черчилле, одна из опасностей состоит в том, что тебя с самого начала ошеломляет (быть может, даже устрашает, мешая дальнейшему продвижению) сам объем трудов, уже являющихся достоянием общества. Чтобы избежать этого, я решил начать со скромной дозы подготовительного чтения (на первых порах ограничившись «Защитником королевства» Уильяма Манчестера и Пола Рейда, «Черчиллем» Роя Дженкинса и «Звездным часом» Мартина Гилберта [1194] Из этих трех книг на русский не переведена только книга Роя Дженкинса. – Прим. ред . ), зато потом нырнуть прямо в архивы, чтобы посмотреть на черчиллевский мир как можно более свежим взглядом. Благодаря избранному мной углу зрения определенные документы оказались для меня гораздо ценнее, чем для традиционных биографов Черчилля: скажем, отчеты о хозяйственных расходах в Чекерсе, его премьерской резиденции, или переписка о том, как разместить солдат на территории этого поместья так, чтобы не перегрузить его канализационную систему (в то время эта проблема вызывала немалый интерес, но авторам, писавшим о Черчилле позже, она не показалась такой уж остроактуальной).

Мои исследования привели меня во многочисленные хранилища документов, включая три из моих самых любимых мест во всем мире: это Национальные архивы Соединенного Королевства (в Кью, рядом с Лондоном); Черчиллевский архивный центр в кембриджском Черчилль-колледже; отдел рукописей американской Библиотеки Конгресса (Вашингтон). По мере накопления документов я начал строить карту своего сюжета, используя так называемую кривую Воннегута – графический метод, разработанный Куртом Воннегутом в своей дипломной работе, которую он некогда выполнял в Чикагском университете (правда, его факультет отверг эту работу – потому что, как утверждал сам писатель, она была слишком простая и веселая). Метод позволяет построить особую схему для всякой когда-либо написанной истории – художественной или документальной. По вертикальной оси отмечаются градации везения/невезения (вверху – максимальное, внизу – минимальное). Горизонтальная ось представляет течение времени. Одна из выделенных Воннегутом разновидностей сюжетов – «Человек в яме»: герою очень везет, потом страшно не везет, но затем он выкарабкивается наверх и достигает еще более впечатляющих успехов, чем вначале. Мне показалось, что эта схема неплохо отражает первый черчиллевский год на посту премьер-министра.

Выстроив этот график, я пустился отыскивать рассказы, которые часто не попадают в массивные биографии Черчилля – или потому, что их некогда поведать, или потому, что они кажутся слишком легкомысленными. Но именно в таком легкомыслии Черчилль часто по-настоящему проявлял себя: в мимолетных эпизодах, благодаря которым его сотрудники проникались такой симпатией к нему – несмотря на крайне суровые требования, которые он ко всем им предъявлял. Кроме того, я постарался вывести на первый план кое-каких персонажей, которым зачастую уделяют мало внимания в масштабных книгах по истории. Каждый исследователь Черчилля цитирует дневники Джона Колвилла, но мне показалось, что Колвилл словно бы хочет стать полноправным персонажем, и я попытался удовлетворить его желание. Я не знаю никаких других работ, где упоминалось бы о его радостно-печальном романтическом увлечении Гэй Марджессон: я включил сюда этот сюжет, поскольку он напоминает мне об одной необычайно жалкой фазе моей собственной молодости. Вы не найдете рассказа об этом увлечении в опубликованной версии колвилловских дневников («На обочинах власти»), но если вы станете сравнивать ее страницы с рукописными дневниками, хранящимися в Черчиллевском архивном центре (как сделал я), то отыщете в этих дневниках описание каждого романтического эпизода. Колвилл исключил эти описания из печатной версии, а кроме того, сделал другие купюры, отметив, что все это «тривиальные записи, не представляющие широкого интереса». Но в то время, когда он делал эти записи, эти события вовсе не были тривиальными. Для меня самое интересное в его погоне за Гэй – то, что все это происходило на фоне пылающего Лондона, где каждый день падали бомбы: несмотря ни на что, этим двоим все-таки удавалось то и дело улучить момент, «достаточный для счастья» (как выразился Колвилл).