Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Палата общин разразилась криками одобрения, прямо-таки взорвавшись бурным энтузиазмом, охватившим и лейбористов, и либералов, и консерваторов. В этом заключался удивительный трюк Черчилля (он демонстрировал его прежде – и еще продемонстрирует в будущем): умение сообщить печальные новости и при этом ободрить и обнадежить слушателей. Те, кто слушал эту речь, «укрепились духом», как записал Гарольд Никольсон в своем дневнике за тот день [351] Nicolson, War Years , 100. . Несмотря на безотрадные обстоятельства и еще более безотрадные перспективы (ведь теперь Франция могла объявить войну Британии), Никольсон ощущал нечто вроде эйфории. «Если мы сможем и дальше продолжать в том же духе, – писал он, – мы и в самом деле победим в войне. Что за схватка! Какой шанс для нас! Наши действия против французского флота оказали колоссальное воздействие на весь мир. Я чувствую колоссальную непреклонность».

Аплодисменты продолжались несколько минут. Черчилль плакал. Джон Колвилл услышал, как среди общего шума он проговорил: «Как это все печально» [352] Colville, Fringes of Power , 1:216. .

Общественность тоже аплодировала. Социологическое исследование управления внутренней разведки от 4 июля показало, что новость об атаке «была воспринята во всех регионах с удовлетворением и облегчением. ‹…› Есть ощущение, что эти волевые действия дают желанные доказательства силы и решительности правительства» [353] Addison and Crang, Listening to Britain , 189. . Гэллаповский опрос за июль 1940 года показал, что 88 % респондентов-британцев поддерживают своего премьер-министра.

Однако в самом Адмиралтействе многие осуждали эти действия. Старшие офицеры, участвовавшие в атаке, называли ее «актом откровенного предательства» [354] Manchester and Reid, Defender of the Realm , 110. . Французские морские офицеры направили Сомервиллу весьма резкое письмо, в котором (по словам «Мопса» Исмея) обвиняли вице-адмирала в том, что он «покрыл позором всех моряков». Сомервилл старался делать вид, что он не обращает внимания на эту отповедь, но Исмей отмечал: «Уверен, это очень сильно его задело» [355] Ismay, Memoirs , 150. .

Вскоре этот эпизод вызвал некоторое напряжение во время одного делового ланча на Даунинг-стрит. Клементину известили, что один из ожидаемых гостей, генерал Шарль де Голль (живший тогда в Англии), пребывает в еще более беспокойном настроении, чем обычно, так что ей надо бы проследить, чтобы все присутствующие вели себя идеально. Среди приглашенных была и Памела Черчилль.

На том конце стола, где сидела Клементина, беседа свернула на опасную территорию. Жена премьера выразила де Голлю надежду, что теперь французский флот объединится с Британией в ее борьбе против Германии. «На это, – вспоминала Памела, – генерал сухо ответил, что, как он полагает, истинное удовлетворение французский флот получит, если повернет свои орудия "против вас !"» [356] "My Memory of the Lunch in the Downstairs Flat…," n. d., Churchill Family and Mary Soames File, Pamela Harriman Papers. (то есть против британского флота).

Клементина с симпатией относилась к де Голлю, но она остро осознавала, как глубоко ее муж скорбит о том, что Британии пришлось потопить французские корабли. Поэтому она тут же обрушилась на генерала – и на своем идеальном французском устроила ему настоящую выволочку «за то, что он позволил себе произнести слова и выразить чувства, которые не подобают ни союзнику, ни гостю нашей страны» (как описывает это Памела).

Черчилль, сидевший на дальнем конце стола, попытался разрядить напряжение. Наклонившись вперед, он извиняющимся тоном сказал (по-французски):

– Вы должны простить мою жену, генерал: она говорит по-французски слишком хорошо.

Клементина воззрилась на мужа [357] Детектив-инспектор Томпсон страшился этого убийственного взгляда; тот был ему слишком хорошо знаком. Он знал, что его собственное постоянное присутствие рядом может раздражать, казаться «куда более утомительным и назойливым, нежели обеспечивающим защиту, – по крайней мере так могло представляться ей самой», и он с уважением относился к тому, что она держит при себе это неудовольствие. «Впрочем, она умела смерить человека ледяным взором, когда ее терпению, казалось, вот-вот придет конец, и в подобных случаях я всегда жалел, что не могу исчезнуть до тех пор, пока она не придет в себя» (Thompson, Assignment , 15). .

– Нет, Уинстон, – резко бросила она.

Затем она снова повернулась к де Голлю и, опять перейдя на французский, заметила:

– Причина не в этом. Есть определенные вещи, которые мужчине может сказать только женщина, а не мужчина. И я говорю их вам, генерал де Голль.

На другой день де Голль в знак извинения прислал ей большую корзину цветов.

Гитлер всерьез задумывался о мирном соглашении с Британией, которое положило бы конец войне, однако он проникся уверенностью, что ничего подобного достичь не удастся, пока Черчилль остается у власти. Британское нападение на французский флот в Мерс-эль-Кебире неопровержимо доказывало это. В июле Гитлер во время одной из встреч со своим заместителем Рудольфом Гессом рассказал ему, насколько он этим раздосадован и выразил «пожелание», чтобы Гесс отыскал какой-нибудь способ удалить Черчилля с поста премьер-министра – дабы расчистить путь для переговоров с его преемником, который, вероятно, окажется более сговорчивым [358] Stafford, Flight from Reality , 14, 156–157. . Гессу представлялось, что Гитлер возлагает на него важнейшие полномочия – обеспечить мир на западе.

Для Гесса это была желанная честь. Некогда он был ближе к Гитлеру, чем кто-либо в партии. Восемь лет он работал личным секретарем Гитлера, а после неудавшегося нацистского путча 1923 года сидел с ним в Ландсбергской тюрьме, где Гитлер начал писать «Майн кампф». Именно Гесс напечатал эту рукопись на машинке. Гесс помнил, что один из основных принципов гитлеровской геополитической стратегии, изложенной в этой книге, подчеркивает важность мира с Британией, и он знал, как твердо Гитлер убежден в том, что во время предыдущей войны Германия совершила роковую ошибку, спровоцировав Британию на участие в боевых действиях. Гесс считал, что он мыслит в унисон с Гитлером и может даже предугадывать его волю. Гесс ненавидел евреев и лично организовал множество ограничений, касающихся жизни еврейского населения рейха. Он воображал себя воплощением нацистского духа и взял на себя организацию общенародного обожания Гитлера и обеспечение чистоты партийных рядов.

Но с началом войны Гесс начал терять влияние, а люди вроде Германа Геринга стали подниматься все выше. То, что теперь Гитлер поручил столь важное задание именно ему, наверняка вселило в Гесса новую уверенность. Так или иначе, времени оставалось мало. Франция пала, и Британия должна либо сложить оружие, либо оказаться перед лицом уничтожения. В любом случае Черчилля следовало сместить с его поста.