Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Мэри знала, как отчаянно ее отцу хочется предпринять наступательную операцию против Германии, не ограничиваясь просто бомбардировками. Первоначальный инстинктивный порыв Черчилля отменить операцию (после того как неделю назад он посетил оперативный центр Королевских ВВС в Аксбридже) был весьма разумным, но он позволил себе пойти на поводу у высокопоставленных военачальников. В своем дневнике Мэри встает на защиту отца: «Не понимаю, как можно избежать ошибок, нужно постоянно принимать решения» [655] Diary, Sept. 26 and 27, 1940, Mary Churchill Papers. .

Среди домашних Черчилля провал операции «Угроза» воспринимался очень серьезно: считалось, что он ставит под удар все правительство.

«О господи – как-то так получилось, что эта незначительная неудача стала бросать тень буквально на все, – писала Мэри. – Я так надеюсь, что правительство выдержит – У меня такие смешанные чувства. Конечно, я хочу, чтобы папа справился, но не только по личным причинам, а еще и потому, что если он уйдет – КТО ЖЕ ПРИДЕТ??»

Следующий день, 27 сентября, пятница, оказался не лучше. «Такое ощущение, что сегодня над всем висит мрачная туча дакарской истории, – заметила Мэри. – Судя по всему, кто-то действительно принял неверное решение. Как же я переживаю за папу. Он ведь так любит французов, и я знаю, что он жаждет, чтобы они совершили что-нибудь величественное и красивое, – но, боюсь, на него за это свалится немало шишек». Ее потрясло количество яда, изливаемое на него в прессе. Казалось, в особенности этот эпизод взбесил газету Daily Mirror . «"Вновь Галлиполи?" – писала Мэри, цитируя саркастическую формулировку, к которой прибегло это издание. – О – какие недобрые слова» [656] Там же, Sept. 27, 1940. .

Атмосферу напряженного ожидания, царившую в доме, усугубляло то, что ее беременная невестка Памела чувствовала себя плохо: в четверг ей стало дурно, в пятницу – еще хуже. А непрестанное попечение Карнака Риветта, врача Памелы (в частности, он, казалось, был просто помешан на том, чтобы она побольше ходила), становилось каким-то удушающим, так что Мэри даже воскликнула в дневнике: «Ну почему м-р Риветт не может оставить бедную девушку в покое?»

Ребенку полагалось родиться в один из ближайших дней, но 8 октября, во вторник, Памела и Клементина все-таки отправились из Чекерса в Лондон, чтобы поприсутствовать на приведении к присяге Рандольфа, мужа Памелы, в качестве нового члена палаты общин (став парламентарием, он сохранит за собой место в 4-м гусарском полку и продолжит работать корреспондентом бивербруковской Evening Standard ).

Они поехали на машине в Лондон, отлично зная, что люфтваффе, скорее всего, вечером и ночью снова обрушит на город свои удары, как это происходило каждый вечер и каждую ночь начиная с 7 сентября и несмотря на непреходящий страх перед возможным вторжением. 4 октября, в пятницу, Черчилль признался Рузвельту: «Мне отнюдь не кажется, что опасность вторжения миновала». Имея в виду Гитлера, он писал: «Господинчик скинул одежду и натянул купальный костюм, но вода все холоднее, и в воздухе чувствуется осенний морозец». Черчилль понимал: если Гитлер планирует совершить такой шаг, ему придется сделать это уже скоро – прежде чем погода ухудшится. Премьер заверял Рузвельта: «Мы сохраняем предельную бдительность» [657] Gilbert, War Papers , 2:902. .

Памела и Клементина везли в машине баллон веселящего газа – на случай, если у Памелы начнутся схватки. Однако этот день сулил наиболее драматичные события не им, а Мэри, оставшейся в Чекерсе.

Мэри в этот вечер как-то незаметно оказалась в гостях у офицеров подразделения Колдстримской гвардии, которому было поручено защищать Чекерс. Ей очень понравились и вечеринка, и то внимание, которым она там пользовалась. Но тут вмешалось люфтваффе.

В самый разгар ужина все присутствовавшие услышали характерный свист падающей бомбы – звук, который ни с чем нельзя перепутать. Все инстинктивно пригнулись и стали ждать взрыва. Казалось, они ждут его слишком долго. Когда же взрыв грянул, он показался странно приглушенным; гости «с трудом переводили дух, но остались целы и невредимы, и настроение у всех по-прежнему оставалось бодрым», писала Мэри.

Хозяева вечеринки поспешно вывели девушку наружу и помогли ей спуститься в глубокий противовоздушный ров, на дне которого оказалось полно жидкой грязи, безнадежно испортившей ее любимые замшевые туфли. Когда было решено, что налет закончился, мужчины проводили ее домой. «Они были так милы со мной, – записала она в дневнике, – и я чувствовала ужасное возбуждение, просто дух захватывало – но слава богу – не то чтобы я вся побледнела и дрожала, как я часто боялась и представляла себе».

Она добавила: «Пусть будут прокляты эти чертовы фрицы, помешали такой приятной вечеринке».

На другой день, 9 октября, в среду, Мэри узнала, что бомба оставила громадную воронку всего в сотне ярдов от столовой гвардейцев, в поле, покрытом слоем грязи. Она решила, что из-за этой грязи, видимо, взрыв и прозвучал так глухо.

В дневнике она записала: «Мне кажется, война не так уж игнорирует меня» [658] Diary, Oct. 8, 1940, Mary Churchill Papers; Soames, Daughter's Tale , 179–180. .

Рано утром в четверг, в том же Чекерсе, не без помощи доктора Риветта, боязливого и назойливого, Памела родила сына. Присутствовала также молодая медсестра. Приходя в себя после тумана анестезии, Памела услышала, как медсестра говорит:

– Я вам уже пять раз сказала – это мальчик. Будьте добры, поверьте мне.

Ошеломленная Памела ничего не соображала, ей требовалось подтверждение.

– Теперь это не может измениться, – проговорила она. – Нет. Теперь это не может измениться.

Ее заверили, что пол ребенка и в самом деле не изменится [659] Interview Transcript, July 1991, Biographies File, Pamela Harriman Papers. .

Клементина занесла новость в гостевую книгу Чекерса: «10 октября, 4:40 утра – Уинстон». В этом доме уже больше столетия не происходили роды.

«К нам прибыл Уинстон Черчилль-младший, – записала Мэри в дневнике. – Ура-а-а-а».

И добавила:

«Пам слаба, но счастлива.

Младенец вовсе не слаб, но лишь отчасти счастлив!» [660] Diary, Oct. 10, 1940, Mary Churchill Papers.

Рандольф, муж Памелы, новоиспеченный парламентарий, пропустил эти роды. Он находился в Лондоне, в постели с женой одного австрийского тенора, лицо которого, украшенное моноклем, помещали на коллекционные карточки, вкладываемые в пачки сигарет [661] Interview Transcript, July 1991, Biographies File, Pamela Harriman Papers; Ogden, Life of the Party , 100; Smith, Reflected Glory , 72. .

На следующее утро Черчилль, работавший в кровати у себя на Даунинг-стрит, узнал, что две бомбы упали на примыкающую к дому площадь Хорсгардз-пэрейд, но не сдетонировали. Он спросил Колвилла:

– Они нам причинят какой-то ущерб, когда взорвутся?