Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

— Уважаемый профессор во многом прав, — заметила Милица. — Но те ребята в Боснии, которые после выпускных экзаменов вместе со своими учителями уезжают на фронт, чтобы сменить своих отцов и братьев, знают, чьё оружие в руках их врагов. Они не откажутся от православия.

— К большому сожалению, это оружие советского производства, — сказал Сергей. — Всё, что было на вооружении армии ГДР, передано немцами хорватам. Иран поставляет мусульманам наше же оружие.

— Вот видите, — продолжил профессор. — Мы просили Россию продать нам оружие, даже деньги перечислили, а нам говорят: нельзя — эмбарго. Всему миру можно, а русским нельзя. Вот она — политика двойного стандарта! Наши политики допустили несколько ошибок. Не надо было силой удерживать словенцев и хорватов. Мы оказались не готовы к такой ситуации. Даже не знали, где на территории Югославии живут сербы. Когда нам выдвинули ультиматум, надо было соглашаться, искать компромиссы, но ни в коем случае не отклонять.

— Говорят, не тот умный политик, кто знает выход из аварийной, критической ситуации, а тот, кто не позволит, чтобы его затянули туда, — заметил Сергей.

— Верно, но только таких ни в Сербии, ни в России я пока что не вижу, — согласился Петрович. — Русские всё ещё не выработали иммунитет к опасности.

Уже смеркалось, когда они подъехали к Приштине. Сергей попросил Мишко заехать на Косово поле, где когда-то произошла знаменитая битва между турками и сербами. Тот начал что-то хмуро говорить Милице. Сергей понял: заезжать на поле не входило в его планы. Но Милица настояла. Вскоре из сумерек выступила похожая на высокую квадратную трубу, сложенная из чёрного гранита башня. Мишко остановил машину возле домика, где, по всей видимости, находилась администрация мемориала. Через дверку в металлической ограде они подошли к башне. На стене были выбиты слова царя Лазаря, с которыми он обратился к своему народу, собирая воинов на битву с врагом.

— Здесь стояли перед боем сербы, — поднявшись на башню, сказала Милица. — А вон на том бугре — турки. Там сейчас находится усыпальница султана Мурата. Вернее, его тюрбе. Там, за мавзолеем, могила Милоша Обилича. Он лишил Мурата жизни. Правым полком у турок командовал Баязет, который впоследствии попал в железную клетку к Тамерлану. После битвы по его приказу турки отрубали головы христианам и складывали их кучами, — Милица помолчала. — Наши не любят посещать это поле, но в восемьдесят девятом году, когда отмечалось шестисотлетие битвы, здесь стояло три миллиона сербов. Милошевич произнёс прекрасную речь. Мы тогда были все влюблены в него. Все надежды были связаны с ним.

— Да, я хорошо помню эти настроения, — сказал Сергей. — В наш первый приезд мы только о нём и говорили. Но, говорят, политика — искусство возможного. Нельзя надеяться на одного человека как на Господа Бога.

— Я согласна с тобой, — ответила Милица. — Но всё же должны в кого-то мы верить. И царь Лазарь, когда шёл с войском сюда, верил, что победит.

— Вера, конечно, придаёт человеку силу, — заметил Сергей. — Но и сама она должна быть подкреплена силой. И разумом.

— Да, да, это так, — согласилась Милица.

«Та далёкая и трагическая битва стала для сербов незаживающей раной, — думал Сергей, слушая Милицу. — Наверняка царь Лазарь знал о Куликовской битве, которая произошла девятью годами раньше. Возможно, она придала ему решимости дать бой туркам. Он понимал, что ждёт его народ в случае поражения. Подтверждением тому — слова Лазаря, обращенные к своему народу: «Кто не придёт на Косово, то от руки его ничего не родится. Ни в поле пшеница белая, ни в горах виноградная лоза…»

Ещё раз прочитав на памятнике призыв царя к сербам, Сергей понял, что объединить и собрать всех сербов на это поле было нелегко. Ещё труднее с разношёрстным войском выиграть битву.

«Эх, не оказалось у сербов Боброка Волынского! — с горечью думал он. — Хотя засадный полк был. Не все оказались героями, нашлись и слабодушные, которые и решили исход битвы».

В отличие от полого спускающегося к Дону Куликова поля, где побывал Сергей прошлой осенью, Косово поле было разделено глубокой низиной и напоминало две стоящие друг против друга огромные земляные волны. На одной, как говорила Милица, стояли сербы. С другой надвигались на славян турки. В самом начале битвы сербы яростной атакой смяли правое крыло турок и погнали с холма. Турки, спасая положение, бросили навстречу свой резерв. Исход боя мог решить запасной полк славян, которым командовал Вук Бранкович, но он так и не вступил в битву. С той поры сербы стараются не называть своих сыновей именем Вук. Итоги поражения оказались ужасными. Вся сербская знать полегла на поле боя, и южные славяне на пять веков попали под чужеземное господство, вплоть до девятнадцатого века, когда Россия победила на Балканах.

Только здесь Сергей понял, почему нынешние события сербы восприняли как попытку восстановить их в прежнем подневольном положении.

С неведомым доселе тревожным чувством он смотрел, как на поле с окружающих долин наползал туман. Сливаясь с темнотой, он заполнял собой всё новые и новые пространства, и чудилось Сергею: это строятся для битвы тёмные ночные полки. Но посреди поля, прямо над башней, ещё стоял вечерний свет, он уходил куда-то ввысь, ширился и даже, отделившись от закатного зарева, продолжал существовать сам по себе.

К машине шли молча, каждый со своими мыслями. Сергея тянуло оглянуться, ему казалось, кто-то смотрит ему вслед огромными тёмными глазами. У дверки он нагнулся и поднял плоский с острыми краями камень. От земли шло тепло, но оно было иным, чем в Призрени. То тепло было внешним, солнечным. Ему почудилось: это шло из глубин не только земли, но и веков.

Мишко открыл дверцу машины, и на волю вырвалась весёлая звонкая музыка. Поначалу она показалась странной и не к месту — может, оттого, что уводила мысли в сторону… Сергей вдруг понял, почему даже в самых весёлых сербских танцах и песнях слышится далёкая скорбь. Она брала своё начало отсюда, с этого поля.

— Скажите, уважаемый профессор, по-вашему, Караджич — герой? — спросил Сергей, когда они сели в машину и тронулись дальше.

— Караджич — духовный вождь народа, его символ, — ответила за профессора Милица. — Беляна Плавшич? Её у нас в шутку называют сербской царицей. Твёрдая, умная, властолюбивая. И хитрая. Герой больше подходит для Милана Мартича. Милан в девяносто втором со своим отрядом пробил коридор и соединился с нашими в Боснии. Его сделали президентом.

— В России все герои метят в президенты, — заметил Сергей. — Возьмите Александра Руцкого. Был хороший лётчик-штурмовик. В Афганистане его два раза сбивали. Попал в плен, выкупили, сделали героем. На волне перемен решил уйти в политику. Но и в политике привычки лётчика-штурмовика остались. Когда спокоен, рассуждает трезво. Но если заведётся, начинает размахивать шашкой. У военных своё, особое мышление. Когда Руцкого выпустили из Лефортово, меня от газеты отправили взять у него интервью. Договорились встретиться у него дома. Прихожу, он сидит в кабинете, читает книгу. Я посмотрел: «Опыты» французского философа Мишеля Монтеня. Ну, я ему говорю: «Александр Владимирович, Монтеня читаете?» Он так удивлённо, из-под очков, посмотрел на меня и спрашивает: «А ты его откуда знаешь?» — «Приходилось читать». Руцкой нахмурился, побарабанил пальцами по столу, затем небрежным тоном бросил: «Я его тоже читал, правда, давно. Решил перечитать».