Ольга Громова - Вальхен

Валя улыбнулась, вспомнив, как летом они гуляли с малышами у реки и она перепугалась, не увидев на лугу Басти. А тот мирно спал в тенёчке на берегу, положив голову на книжку. Надо же — какой упорный. Уверен, что станет врачом, и читает о медицине и о живой природе всё, что находит…

В её мысли неожиданно проникла мелодия, которую напевал Клаус. Он нередко пел за работой, у него был приятный и точный голос, но песен этих Валя не знала и обычно не запоминала. А тут… знакомая мелодия и будто не из этой жизни… Валя прислушалась. Слов она не знает… или знает?.. нет, точно не знает. Странно: песня немецкая, а от неё будто домом повеяло… Дедушка! Вот кто пел эту песню! Но ведь он пел по-русски? Или нет?

— Что это вы поёте? — спросила Валя, когда Клаус уже мурлыкал просто мелодию, без слов.

— А, это… Это я ещё на фронте выучил. На той, Великой войне. Её тогда часто у нас в окопах пели. Вообще-то говорили, что она британская, но наши её тоже все знали — по-немецки. Она называется «Долог путь до Типперери».

«Долог путь до моей деревни» — вдруг вспомнила Валя слова русского припева.

— Мой дедушка её пел. По-русски. Он тоже воевал в ту войну, его ранило в 1916 году. Получается, наши солдаты её тоже знали?

— Это не удивительно. Ваши могли и раньше её узнать и перевести. Русские тогда были союзниками англичан, а Германия — их общим врагом.

— Тогда откуда вы её знаете?

— В наших окопах её узнали под Рождество 1914 года. Знаешь, ведь Рождество у всех в Европе общее. И у нас на фронте в сочельник вдруг обе стороны перестали стрелять друг в друга.

Клаус указал Вале на стул напротив, мол, садись, поговорим. Валя передвинула поближе к столу корзину с овощами, бачок для корма и доску и села так, чтобы, нарезая овощи, всё же видеть Клауса.

Постукивая молоточком по заклёпкам на ремнях, которые чинил, хозяин продолжил:

— Сначала договорились, что прекратят огонь, чтобы убрать и похоронить убитых, которые на нейтральной полосе остались. Ну, мы разобрали каждая сторона своих. У нас даже погребальная служба была вроде как общая. А потом на нейтральной полосе вдруг откуда ни возьмись ёлка рождественская! Кто первый поставил — не знаю. И оказалось — она не одна, несколько в разных местах. Украшены, конечно, чем придётся, но всё же… и свечи вокруг поставлены. Ну и мы стали вдоль линии окопов свечи зажигать. Смотрим — англичане тоже. И тут наши как запоют «O Tannenbaum»! А англичане в ответ — то же на своём языке! У них тоже эта песня есть. И пошли в гости друг к другу. Линии окопов были недалеко — мы даже голоса слышали с вражеской стороны. Ну мы и ходили друг к другу, вместе пили и ели что было, вместе пели. И командиры ничего сделать не могли. Говорят, по всему фронту это происходило.

— Как же так? С врагами?!

— С врагами, Вальхен, с врагами, — улыбнулся Клаус. — У нас даже слово появилось специальное: фратернизи́рунг [104] Фратернизи́рунг — ( нем. Fraternisierung) — стихийное воинское братание. . И наши солдаты, и британские в большинстве своём не очень-то хотели воевать. Среди нас было много крестьян. Им бы домой, на землю. А тут — война в основном на чужой земле, непонятно за что. Я, например, был на фронте на территории Франции и ещё — где нынешняя Польша. Что я там забыл? Я думаю, та война для всех простых людей была непонятно за что. Нам, конечно, вожди говорили, что если мы не будем воевать, то англичане, русские и французы разорят Германию и страны не будет… Но знаешь, ещё когда жаркие бои, когда ты в атаку идёшь, когда в тебя пушки палят — ты как-то веришь. Думать-то некогда. Ура-вперёд-в-атаку и всякое такое. А когда начинается позиционная война… И люди неделями сидят в окопах напротив друг друга. Иногда в какой-нибудь сотне метров. И сырость, холод, крысы, вши, с едой плохо. Поневоле начинаешь думать: зачем она тебе, эта чужая земля? За что ты воюешь?

— Подождите, но ведь мой дедушка — он же не с англичанами вместе служил. Ну, союзники, да… но он никогда не говорил, что они рядом были.

— А он тебе не говорил, как на Пасху в пятнадцатом году русские с немцами братались? А в других местах — англичане с немцами. У нас тогда Пасха совпала — ваша, православная, и европейская. И все после своих пасхальных служб как получили пайки праздничные, так и пошли друг к другу. Тем более что у нас с едой было плохо, с хлебом. А тут сложили вместе все пайки, поделили и пили-ели вместе, пели вместе кто что знает. Правда, потом нам это не мешало выполнять команды и обстреливать друг друга. И с русскими, и с англичанами. Но всё же мы понимали, что они такие же люди, как мы. Вот видишь, и песни у нас образовались общие.

— А как вы думаете, дядя Клаус, сейчас тоже не все немцы хотят воевать за Гитлера?

— Конечно, не все, Вальхен. Есть же нормальные люди. И их, наверное, немало. Я думаю, большинство обывателей, вроде нас, вовсе не фанатичные национал-социалисты. Они просто стараются обеспечить свои семьи и не конфликтовать с законом. А закон есть закон — все годные к военной службе обязаны идти в армию.

— Тогда почему они на оккупированных землях такое творят? Не с солдатами воюют, а простых людей… — Валя запнулась. — У нас в городе ужас что творилось. Людей вешали и расстреливали просто так — ни за что, только чтобы других напугать.

— На войне люди звереют, — мрачно сказал Клаус. — Порой даже те, кто в нормальной жизни был человеком. Трудно это — оставаться человеком на войне. Не всем по силам. И потом, у нас очень мощная пропаганда. Не слишком образованным людям легко мозги промыть. Если долго и убедительно вкладывать в головы какую-то идею, большинство поверит во что угодно. Это я тебе как бывший учитель говорю.

Валя хотела спросить, почему Клаус оставил профессию учителя и занялся сельским хозяйством, но вдруг спросила о другом. О том, что так тревожило её последние месяцы.

— Значит, и Тиля могут забрать в армию?

— Надеемся, что нет. Есть такое правило: у бауэра, который поставляет свою продукцию государству, не забирают единственного взрослого работника из семьи. А я — инвалид прошлой войны, и Тиль — единственный полноценный работник у нас. Если наши вожди не сойдут с ума настолько, чтобы разорять крестьян, то Тиля забрать не должны. Ты же понимаешь, никто из нас не хотел и сейчас не хочет этой войны.

Валя про себя облегчённо вздохнула, но вслух ничего не сказала.

— Давай-ка, девочка, заканчивай дела да отдыхай. Поздно уже. — Клаус встал. — Пойду ремни уберу. Ты подожди пол мыть, я сначала брикеты для плиты принесу, чтобы Марте с утра не ходить.

Вытирая столы, наливая воду в ведро, доставая швабру — полы протереть, Валя думала о песнях, о дедушке, о доме.

Однажды она стала расспрашивать деда о той войне, хотела, чтобы он рассказал про какой-нибудь свой подвиг. И услышала в ответ: