Коллектив авторов - В боях за Молдавию. Книга 2

Взаимодействуя с соседними 217-м и 230-м полками, подразделения нашей части атаковали вражескую колонну. Решение командира полка было смелое и дерзкое — неожиданно выйти из лощин и оврагов наперерез противнику, расчленить его и уничтожить.

Это был наш последний бой на территории Молдавии.

На следующий день в лесном урочище во время привала принимали в комсомол отличившихся в этом бою молодых солдат. Комсорг Володя Якименко, поздравляя их, сказал:

— Помните этот день всегда. Помните имена своих товарищей, за смерть которых вы должны отомстить.

В Кишиневе, на площади Победы, высится триумфальная арка. Говорят, она была построена в честь русских чудо-богатырей, изгнавших турецких янычар из Молдавии. В колонны этой арки вмурованы мраморные плиты с текстом приказа Верховного Главнокомандующего, где золотыми буквами высечено и имя командира 80-й Гвардейской дивизии полковника Чижова.

Широкую степную долину, по которой петляет речонка Кула, кутает теплая ночь. Аспидно-черное небо усыпано крупными августовскими звездами. Скрытые ночной темнотой, я и старшина Зимин лежим в буйном разнотравье над глубоким руслом Кулы. Навевая сладкую дрему летней ночи, внизу под обрывистым берегом журчит вода. Оттого что долго и напряженно всматриваемся в густую темень, наши глаза устают и невольно смыкаются. В ушах стоит тягучий звон. Чтобы не уснуть, изредка толкаем друг друга, но это помогает мало. Тогда старшина тянется рукой к растущей надо мной высокой лебеде, легонько трясет ее, и мне на шею осыпаются студеные капли росы. От неожиданности я вздрагиваю. Липкий сон, готовый свалить усталого солдата, как рукой снимает. Я смахиваю впившегося в щеку комара, устраиваюсь поудобнее и слушаю ночь.

В сотне метров от нас, у подножия гряды холмов, тянутся передовые траншеи противника. Оттуда стучит пулемет, и над нами, словно желтые шмели, проносятся трассирующие пули.

Пулемет умолкает, и слышится одинокий хлопок выстрела. В небо взвивается осветительная ракета. Шипя, она описывает дугу и заливает мертвенно-бледным светом проволочные заграждения, искореженные снарядами редкие вербы, густые заросли бурьяна. Ракета догорает, и до нашего слуха доносятся отдельные слова вражеского разговора, звон металла.

Из-за гряды лесистых холмов, занятых противником, наплывает тяжелый гул. Он медленно приближается и заглушает все звуки. Высоко в небе проплывают самолеты. По мелодичному рокоту определяем: свои. Видно, летали бомбить тылы врага. Вся оборона немцев ощетинивается стеной огня. В небо устремляется поток трассирующих пуль. Не обращая внимания на ружейно-пулеметный огонь, самолеты спокойно проходят над потревоженной обороной противника и скрываются где-то за нашими позициями.

С низовьев Кулы тянет предутренней свежестью. Над долиной медленно поднимается слоистая дымка тумана. С листьев лебеды и цикория скатываются капли росы. Где-то кричит перепелка, ей отвечает перепел. Над немецкой обороной гаснут последние осветительные ракеты. Становится светло. Наступает утро. Из-за оргеевских лесов выкатывается огромное солнце. Первые лучи оно бросает на оборону противника, ослепляя немецких наблюдателей. Это мне и Зимину на руку: не будут блестеть стекла наших биноклей. Из-за этих утренних часов и коротали мы с ним целую ночь под носом у врага.

Зимин долго смотрит в бинокль, а я разглядываю перед собой знакомое устье Волчьего оврага, и мне очень хочется, чтобы на этот раз нам сопутствовала удача.

Вот уже неделя, как дивизионные разведчики ищут в обороне противника слабое место, по которому можно скрытно пройти в тыл врага. Но это нелегко. После четырех месяцев стабильной обороны фашисты укрепили свои позиции проволочными заграждениями, минными полями, установили сигнализацию, пристреляли каждый метр ничейной земли. Куда ни сунешься, везде тебя ждет ненасытная смерть.

Под вечер я возвращался из расположения нашего саперного батальона на НП стрелковой роты. По дороге мне встретился старшина Зимин с разведчиками.

— Здорово, ребята! — как можно веселее сказал я.

— A-а, сапер, привет! — нехотя ответил ефрейтор Бабенко.

— Чего это вы? Убили кого из ваших?

— Да нет, не убили, — ответил тот же ефрейтор.

— Так в чем же дело? Почему старых друзей не признаете?

— Не шуми. Садись-ка ты лучше да покури с нами, — произнес старшина.

Удивленный такой встречей, я поставил на траву котелок с ужином для наблюдателя Седика и присел рядом. Зимин протянул мне папиросу, подождал, пока я прикурю, и продолжал:

— В общем, дело такое. Нужна скрытая лазейка к фрицам.

— В тыл, что ли?

— Примерно.

— А поточнее?

— Ладно, в тыл. Пять ночей не спим. Облазили все известные нам места, и везде от ворот поворот.

— В Волчьем овраге были?

— Нет, а что? — вскинул на меня свои голубые глаза Зимин. Его спутники тоже заинтересованно повернулись ко мне.

Я рассказал разведчикам о своих предположениях относительно Волчьего оврага и добавил:

— Думаю, что это то, что вам надобно. Но нужна проверка. Без нее за успех не ручаюсь.

— Ты когда там был?

— Позавчера. Минные поля разведывали.

— Пойдешь с нами, — как о чем-то уже решенном, сказал Зимин.

— Как начальство прикажет.

Начальство, конечно, приказало командиру 122-го отдельного саперного батальона майору Шульману немедленно откомандировать сапера-разведчика Бурлаку в распоряжение командира взвода дивизионных разведчиков старшины Зимина. К таким распоряжениям мы давно привыкли. Нам, саперам, часто приходилось делать для разведчиков проходы в минных полях противника, бывать в группах прикрытия, а иногда наравне с ними вступать в схватки с врагом. Сегодня мы проверяем правильность моего предположения.

Старшина медленно поворачивается ко мне и весело шепчет:

— Порядок, — и протягивает бинокль.

Я навожу бинокль на глубокий овраг, в котором еще прячется прохладный сумрак. С обеих сторон к оврагу подходят проволочные заграждения. К ним подвешены пустые консервные банки, бутылки, патронные гильзы. Стоит дотронуться до проволоки, как пойдет перезвон. Это нам давно знакомо и сейчас не интересует.

Я всматриваюсь в то место, у которого оканчиваются заграждения. Там овраг перекрыт колючими ежами. Перевожу бинокль на дно и начинаю понимать, почему так весело Зимин прошептал слово «порядок». Мое предположение сбылось. Летние ливни углубили дно, и теперь под растопыренными ежами можно свободно проползти. Но неужели немцы не замечают этого? Я немного приподнимаю бинокль, и в окуляры попадает дощатый мостик, перекинутый через овраг. Он скрывает вымоину. Днем, при переходе через него, фашистам некогда рассматривать состояние ежей, а ночью проход под ними не виден. Потихоньку перевожу бинокль и начинаю исследовать овраг за немецкими траншеями. Постепенно мелея, он тянется через крестьянский виноградник, делает небольшой изгиб и выходит в запущенный сад.