Наталья Галаджева - Олег Даль. Я – инородный артист [litres]

Я представился и пожал протянутую руку.

Мы молчали. Он вдруг рассмеялся, показав ровные и белые зубы. Потом он схватил другой костыль и ловко сунул его в подмышку.

Он наклонился к ведру и стал пить ледяную воду. Он чуть постанывал.

Я болезненно сжал зубы, будто сам чувствовал леденящий вкус воды.

Потом он окунул лицо в воду, секунды три постоял так и вдруг вскинул голову к солнцу.

«Наверное, такое же лицо было у Христа, когда он совершил первое омовение», – почему-то подумал я.

Он посмотрел на меня, лицо его было осыпано изумрудом.

– Знаете что? Приходите в дом. Будем есть жареную картошку с зеленым луком. Это замечательно – есть картошку с зеленым луком.

И он направился к дому.

Я смотрел ему вслед. У него были широкие плечи, мощный торс и беспомощные ноги; он волочил их по земле.

Я не почувствовал жалости к его телу; в нем было какое-то достоинство и вызов своей ущербности.

Он как бы и не замечал ее и был естествен, как корявая, но сильная сосна, случайно выросшая на верхушке песчаной дюны на берегу холодного северного моря.

. . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . .

Человек может иметь все – должность, квартиру, дачу, машину, собаку, книжный шкаф, книги, деньги; и ключи – от шкафа, дачи, машины и от квартиры, где деньги лежат.

Человек может иметь все – восход и закат, первую грозу и первый снег, первую книгу и первую любовь, первую двойку и первые слезы, первую радость и первое разочарование, первое желание и первый стыд.

Но каждый человек имеет свое начало, свое рождение, свое детство – именно свое, неповторимое отрочество, свою собственную, неповторимую юность.

Человек имеет право на неповторимость, на непохожесть.

Человек имеет право на открытие мира.

Человек – это достоинство любого века.

И Человек рождается, чтобы умереть. Умереть собственной, не похожей ни на какие другие смертью.

Человек себе не принадлежит.

Человек принадлежность общая.

Какой ты человек? Об этом фильм «Сто дней после детства» режиссера Сергея Соловьева.

Разве это было? А если было, то где это все теперь?

Почему нам всем так сладостно обращаться к далекой памяти детства?

К памяти чистой и светлой как грибной дождь?

К памяти радостной, даже если она была грустной?

Память открытия. Память первого прикосновения к незнакомому.

Там был пруд. Живущий своей таинственной жизнью.

Какой он разный, многоликий!

Рассвет и закат, дождь и зной, холодный ветер и листопад – вот категории, которыми живет этот старина пруд.

Сотворенный людьми многие десятилетия назад, давно заброшенный в этой старинной усадьбе.

Повидавший многое за свою жизнь, и сохранивший чистоту памяти.

Он – живое существо…

Там есть первый удар солнца.

Там есть первая женская жалость, принятая за Любовь. Там есть звериная женская мудрость сверстницы.

Вечная, как и само солнце. Любовь рождается ударом солнца.

Ты очень слабый. Тебе четырнадцать. Жуй кальций.

Он укрепляет кости.

Тебе нужны очень крепкие кости, чтобы пройти через житейские бури, что ожидают тебя в жизни.

Кальций укрепляет кости. А как быть с сердцем?

«Послушай, Нина. Я рожден

с душой кипучею как лава!..»

Он устал, этот Арбенин. Женя.

В тридцать лет. Самый старый в драме «Маскарад», написанный пятнадцатилетним Мишей Лермонтовым.

Кальций укрепляет кости. От кальция очень крепкая кисть и сильный удар. Но и челюсти от кальция крепкие.

А сердце?

Память сердца. От чего крепнет эта память? Почему она такая цепкая? Почему она не дает покоя всю жизнь?

Почему художник, прикасаясь к камню, вкладывает в него память человеческого сердца? Почему прекрасное живет само по себе и не принадлежит никому?

Пять столетий улыбается Джоконда.

Сколько тысячелетий будет балансировать на шаре девочка Пикассо?

И вечный вальс под аккомпанемент рассвета и заката. Двое подростков.

Их двое во всем мире. И только старые каменные ворота, зачем-то оставленные в поле.

И ночь на холодном песке у старого пруда.

И рассвет. И новый день.

И ушедшее за одну ночь детство.

И только память о нем долго не будет давать покоя сердцу.

…Вот об этом – этот прекрасный фильм.

<���Репино, август (не ранее 21 и не позднее 30) 1976 г.>

Олечка! Это рецензия.

Пожалуйста, перепечатай в 3-х экз. с полями.

Если сможешь, отредактируй.

А если видела фильм, дополни по своему усмотрению.

За сим целую.

Ьтяз йовт,

ГЕЛО,

– (читай наоборот)

Олечка! Хорошо бы эти две штуки соединить в одну. Назвать – «Томление». У меня мозги не варят. Видать, рецензии – это не по мне.

Целую с уважением,

Гело (чит. наоборот)

Эссе.

Хочу честно признаться, что мне всегда было трудно судить о чем-либо словами. В большей степени это относится к искусству. Всякое прекрасное проявление – относится ли это к реальной жизни или выражено языком художника – я воспринимаю неким звуковым рядом. То есть, говоря проще – во мне начинает звучать музыка образов. Причем относится это ко всем существующим видам искусства. Это во мне происходит без участия рассудка, вернее, первым начинает реагировать и вибрировать некий камертон, скрытый где-то в глубинах моего организма, а уж потом звуковые волны проникают в мозг и каким-то образом рождают слова. Играю ли, смотрю ли, слушаю ли – я всегда жду звучания во мне музыки, и, если она рождается, я говорю: хорошо. Если нет – я говорю: плохо.

Вот довольно нескладное объяснение моего сугубо личного восприятия.

Этим маленьким вступлением, а, может быть, – объяснением, мне хочется отвоевать свое собственное право судить о чем-либо, касающемся искусства.

Субъективность художника, то есть его единственность и неповторимость, зависит, как мне кажется, от понимания объективности истины, от четкого соблюдения вечных правил природных взаимоотношений между всем существующим на этой земле.

Мне думается, что кино не случайное изобретение человечества. Кино было всегда. Кино было даже в ту пору, когда не было языка, но уже существовала наскальная живопись. И даже раньше. Кино было с тех пор, как появились глаза и мозг.