Евгения Кацева - Мой личный военный трофей

А фильм замечательный, и я еще раз недобрым словом помянула “губернатора”, лишившего нас в свое время возможности дать публикацию, которая помогла бы глубже познать Бёлля, да и Достоевского, увиденного сторонними глазами писателя, познавшего, как мало кто из его собратьев, “русскую душу”.

В редакцию Бёлль тем не менее пришел, долго беседовал с нами, всерьез, не по долгу гостя, интересовался характером журнала, его направлением, содержанием. Явно впечатленный, Бёлль сказал, что дома непременно напишет о нем. Мой испуганный вскрик: “О, пожалуйста, не надо!” удивил его. Но объяснение: “От похвалы в западногерманской прессе нам может не поздоровиться (знаете постулат — “если враг тебя хвалит, значит…”) — он понял и принял.

В честь пребывания Бёлля в Москве театр им. Моссовета в течение суток изменил свой репертуарный план и показал незапрограммированный на тот вечер спектакль по роману “Глазами клоуна”. Несмотря на то, что никаких объявлений не было, всезнающие москвичи проведали об этом, от самого метро толпы жаждавших попасть в театр спрашивали, нет ли лишнего билетика. В антракте удачливые зрители обступили Бёлля, засыпали восторгами, вопросами. На последовавшем после спектакля приеме у Юрия Завадского Бёлль говорил, что это лучшая из всех виденных им постановок, а Геннадий Бортников (он же и автор инсценировки) — лучший Ганс Шнир. Судя по неизменному дружелюбию, которое потом проявлял Бёлль к Бортникову — и у меня дома, и на своем прощальном приеме (о котором расскажу в главе о Петере Вайсе), это была не пустая вежливость.

Незабываем для меня первый вечер с Бёллем и его женой Аннемарией в моей квартире. После ужина Бёлль попросил Копелева и меня петь еврейские песни. Должна признаться, что я начисто лишена музыкального слуха (и как это я когда-то умудрялась различать морзянку “по почерку”!) и голоса. К тому же я с детства не слышала еврейских песен. Тем не менее мы с Левой составили такой дуэт, что у Бёлля слезы текли, и он все просил: “Еще, еще”. Один из “певцов” начинал с какой-нибудь строчки, другой подхватывал, без начала, без конца. Откуда что бралось…

Одна только накладка произошла. Я купила бутылку наилучшего армянского коньяка, однако на Бёлля был тогда наложен врачами алкогольный запрет, разве что глоток пива разрешался. Но запастись пивом мне и в голову не пришло. Бёлль расписался на этикетке, отметив дату, — с тем, чтобы в следующий раз бутылку открыть. К сожалению, и в последующие два визита пришлось ограничиться тем же, только дат прибавилось. Еще несколько лет бутылка оставалась закупоренной, надписи поблекли, и в конце концов содержимое было использовано по назначению.

Бывая в Москве, Бёлль встречался со многими писателями. Одна из встреч в тот приезд, в 1970 году, произвела на него особенно сильное впечатление. Копелев повез его на квартиру к Евгению Евтушенко, где собрались Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Окуджава, — не помню уже, кто еще, да и Бёлль не всех знал. Но удивительно, как он почувствовал атмосферу, как все понял. По его рассказу, каждый поэт прочитал по одному стихотворению. Тем не менее, Бёлль ощутил какое-то витавшее в воздухе напряжение, хотя он, разумеется, не мог знать, что в кругу поэтов, собиравших полные стадионы слушателей, начинался разлад. Заметнее всего это сказывалось в отношениях между Евтушенко и Вознесенским, что Бёлля огорчило. Зато глаза его отдыхали на тихо сидевшем в углу с гитарой на коленях человеке с трудно произносимой фамилией. Много лет спустя, на одном из празднований в “Знамени” своего “Дня независимости”, на которые мы приглашали и авторов, я рассказала об этом Окуджаве, только что опубликовавшем у нас свой роман “Упраздненный театр”. Встречу он, конечно, помнил, но о восприятии Бёлля слышал впервые и услышанному был явно рад.

Года через полтора я случайно встретила чету Бёлль в Будапеште, куда приехала для “обмена опытом” в редакцию дружеского журнала нашего профиля — “Критика”. В день приезда опекавший меня переводчик упомянул, что вечером в клубе искусств “Фесек” будет выступать Президент Международного ПЕН-клуба Бёлль.

Попасть в клуб было непросто — казалось, весь город туда ринулся. Сама не знаю, как удалось протолкаться по лестнице наверх, но неожиданно для самой себя я, запыхавшись, оказалась стоящей в дверях зала, как в раме, — напротив стола президиума. Бёлль как раз выступал. Вдруг на полуслове он остановился и громко сказал сидящей за столом Аннемарии: “Посмотри-ка!” — и знаком позвал меня вперед.

Довольно длинный путь к ресторану, где в честь высокого гостя предстоял банкет, мы проделали пешком — известно, что Бёлль был завзятым пешеходом. По его желанию я вышагивала рядом с ним — он никак не мог вволю понарасспрашиваться: как там в Москве, что с тем или этим, прежде всего с Бородачом (Копелевым). Хозяева косились на меня — я ведь отнимала у них часть внимания Бёлля. И уж открытую неприязнь к себе я почувствовала, когда Бёлль усадил меня за столом в ресторане рядом с собой. Я довольно скоро сослалась на усталость (тем более, что мне не предложили ни еды, ни даже питья) и, договорившись о встрече утром в гостинице, ушла… в ночь. В прямом смысле слова. Переводчика я по просьбе Бёлля отпустила еще в клубе (“Ушей и без него хватит”), города не знала, даже не очень уверена была, где находилось мое жилье — в Буде или Пеште. Время было довольно позднее, расспрашивать о дороге я могла только нечасто встречающихся пожилых горожан, которые знали немецкий — наследие Австро-Венгерской монархии (я вспомнила шутку Эдуарда Гольдштюккера: “Немецкий — эсперанто славянского мира”). В общем, первая ночь в Будапеште не обошлась без нелепых приключений.

Поскольку упомянутая бутылка коньяка и встреча в Будапеште запомнились и Бёллю (встречу эту вспоминала после его смерти и Аннемария, с которой мы довольно долго переписывались и даже виделись однажды под Кёльном в Лангенбройхе, при открытии после ремонта известного “Дома Генриха Бёлля” — пристанища для писателей-эмигрантов), я хочу их “задокументировать”, приведя перевод его письма.

29.VII.71

“Дорогая Гениа, после того, как роман выдержал свои три последние корректуры, напечатан и даже уже вышел в свет (неделю назад у него была премьера в Кёльне — это был безумный день с “party” и десятью интервью; я встретил там и Льва Безыменского), я берусь за письмо. Встретить Вас в Будапеште было большим и очень радостным сюрпризом! Жаль, что у нас было мало времени друг для друга, но поскольку встреча была непредвиденной, мы должны быть довольны, что все-таки имели столько времени друг для друга. Обратная дорога была чудесной: на корабле из Будапешта в Вену. С тех пор, как я открыл Ирландию (для себя), я больше не видел такого нетронутого потрясающего ландшафта. Полет же обратный был ужасен, Аннемарии было плохо, зато в Дюссельдорфе нас встретил младший сын и вечером того же дня мы были уже в Кёльне в своей квартире. Июнь был скверным: холодно, сыро, приходилось топить (!), мы схватили ревматизм и невралгии, было много работы (корреспонденция, договоры и т.д.), пока сияющий июль не наградил нас наконец солнцем.