Олег Соколов - Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

Ее духовные, моральные, эстетические взгляды были не просто близки мне, а совпадали на все 100 процентов. И если Настя была для меня «королевой», то Анна быстро стала блистательной придворной дамой, а если надо, настоящим офицером штаба, боевым другом и как-то чуть позже ей пришлось скакать за мной в галоп с саблей в руке в атаку в испанском городе Медина-де-Риосеко, где когда-то французская кавалерия Лассаля наголову разбила испанскую армию.

Настя легко прощавшая, или, точнее сказать, просто не замечавшая маленькие романы с красивыми девушками была в данном случае вероятно просто сокрушена.

Как-то раз, когда мы были дома, она почему-то позвала меня на кухню, так и не могу понять, почему именно туда, и сказала ровным спокойным голосом:

«Вы знаете (она обращалась ко мне на Вы), я прощала все Ваши увлечения, Вы знаете, как я была в этом вопросе великодушна, при этом оставаясь Вам беззаветно верной. Но мне кажется здесь (она даже не сказала о ком и о чем идет речь, было и так ясно) Вы перешли некую недопустимую черту… Словом, мы должны расстаться».

Я был, честно говоря, сражен. Никогда в своих мыслях я не думал о расставании с Настей. Она для меня была женой перед Богом и имея время от времени какие-то романы на стороне, я никогда не думал, что это может привести к разрыву. Я полагал, что в какой-то момент, быть может, она прервет молчание по этому поводу, возможно устроит какую-то сцену. Но мы никогда не разорвем наш брак.

Но здесь не было никаких сцен, даже малейших упреков — просто спокойное твердое решение расстаться!

Я не стал оправдываться, это было бы просто смешно. Она была права. Я лишь ответил:

— Поступай как ты считаешь нужным.

И Настя ушла. Ушла сначала к своим родителям, потом, встретив случайно своего старого еще школьного приятеля, который был когда- то влюблен в нее, согласилась уйти жить к нему. Лишь бы уйти.

Насколько этот уход для нее был далеким от чувства, говорит тот факт, что, когда через какое-то время она все-таки попыталась вернуться, буквально через несколько минут позвонил этот приятель. Она при мне, никуда не скрываясь с телефоном, жестко ему ответила: «Все кончено. Я больше не желаю с тобой видеться, и ты должен забыть этот номер телефона».

Это было сказано так твердо, спокойно, что трудно было бы сомневаться в принятом ей решении.

И потом, уйдя все же от меня окончательно, так как моя связь с Анной не оставляла нам возможности продолжать совместную жизнь, она стала просто жить с родителями, а потом, когда я сумел занять денег у одного моего бывшего французского друга и купил Насте небольшую квартиру, она стала жить там одна с ребенком.

Мы не развелись, мы были повенчаны и венчальные свечи так и остались нетронутыми, но мы больше не жили как муж и жена. Я приходил к ней в гости, заходил иногда за ребенком в садик, помогал, как мог, и видел, что Настя жила только одна с ребенком, никакого мужчины у нее не было.

Ну а Анна стала распоряжаться у меня дома. Она быстро навела идеальный порядок, продолжала вести все дела, была нежна и прекрасна в любви, хотя ее красивое лицо не соответствовало по стилю тому идеалу, который когда-то стал для меня навязчивой идеей, и который я невольно искал всю жизнь.

Тем не менее, я не собирался на ней жениться, пока один эпизод не произвел на меня мощное, я бы сказал определяющее впечатление.

В декабре 1999 г., если не ошибаюсь, мы должны были выступить на каком-то празднике в Гатчине, на плацу перед Гатчинским дворцом. Тут должны были быть русские и французские пехотинцы, а также русские казаки.

Я решил соединить «приятное» с «полезным». Наше официальное выступление должно было происходить в воскресенье, где-то в середине дня. Я предложил добавить к этому официальному мероприятию настоящий момент реконструкционного похода.

Отряд французских солдат (пехоты) под моим командованием должен был выступить в субботу утром из пункта «А» (деревни, лежащей где-то километрах в 20 от Гатчины) и двинуться по лесу, изображая отступление из России. Задача была пройти километров 25–30, выйти к деревне, назовем ее пункт «Б», откуда пролегал второй железнодорожный путь в Гатчину и оттуда на электричке можно было бы добраться до Гатчинского плаца за полчаса. При этом русская пехота и «партизаны» должны были выступить из пункта «В» и двигаться наперерез «отступающим» французам. Из пункта «Г» должны были выступить казаки с той же целью.

Предполагалось, что где-то к середине дня русские разъезды обнаружат французский отряд, а потом его атакуют. Произойдет игровой бой, где каждая сторона будет стараться действовать наиболее эффективно, ну а потом мы расположимся все вместе на огромном биваке в лесу, переночуем, отпраздновав это сражение, и утром легко доберемся до пункта «Б», где и сядем на электричку. Казаки доедут до Гатчины в конном строю. По времени все казалось выполнимым без особенного напряжения. Предполагалось, что будет много участников, если не сотня человек, то где-то близко к этому.

Сказано — сделано, «французы» с энтузиазмом готовились к «русскому походу», «русские» — к разгрому отступающих «французишек». Причем собиралось даже подъехать французское телевидение, чтобы заснять эту весьма приближенную к реалии реконструкцию.

Но как всегда на войне редко случается по задуманному. Дело в том, что суббота выдалась чертовски холодная, температура была примерно -15. Для короткой прогулки конечно ерунда, а вот для длительного марша, да еще с предполагаемой ночевкой под открытым небом, ясное дело не особо приятно.

В результате в пункте «А» в назначенное время собралось без особенного энтузиазма 20–25 «французов». Телевидение конечно не приехало, а единственной женщиной, которая отважилась отправиться в поход, была Анна.

Построив отряд, и произнеся энергичную задорную речь в стиле воззваний Наполеона, я двинул свой небольшой взвод в поход. Но с первых шагов мы столкнулись с непредвиденным. Дело в том, что я рассчитывал марш, исходя из скорости движения по дорожкам, обозначенным на подробной карте, предполагая дороги, пусть слегка и заметенными снегом, но легко проходимыми. Я считал, что скорость марша будет близка к скорости движения неторопливо идущего пешехода. Но оказалось, что все эти дороги и тропинки были просто завалены снегом так, что пришлось едва волочить доги где-то по колено, а где-то и по пояс в снегу! Шли, а точнее ползли, поэтому крайне медленно. До пункта, где предполагалась возможность «русского» нападения, было еще не близко, а стрелки часов уже неумолимо приближались к 16 часам.

В это время года, особенно в лесу, быстро темнеет, а в пять вечера уже должна была быть черная ночь. Я приказал разбить бивак, тащить валежник для костров, рубить еловые лапы для импровизированного лежбища. Предполагалось развести два костра, но в сыром лесу все плохо горело и пришлось удовольствоваться одним большим костром, вокруг которого в темной ночи сгрудились «отступающие французы», температура при этом опустилась до -20. Было уже совсем не до шуток, учитывая особенно, что мы были под открытом небом, одетые вовсе не как туристы, а в «правильную» одежду — мундиры, шинели, солдатские башмаки, офицерские ботфорты, кивера, офицерские шляпы.